— Наверно.
Додо сложила руки на груди:
— И уже почти два часа. Когда мы будем обедать?
Теперь Микко выглядела обеспокоенной.
— Обедать? Ты имеешь в виду, что нужен обед? Да, видимо, действительно надо что-то сделать.
Она поднялась, наступив ногой в маленькую лужу серебристого лака, и пошла на кухню, оставляя отпечатки пальцев.
Теодора завинтила крышки на всех флакончиках и принялась усердно оттирать пятна салфетками. Занимаясь этим, она напряженно размышляла. Может быть, Микко так разозлилась, что временно помешалась? Или просто на нее так подействовал запах лака? Но, прежде всего, чего ради она накрасила ногти на ногах? Можно подумать, что она пьяна, но ведь в доме не было спиртного, кроме китайского шерри для выпечки и пыльной старой бутылки шотландского виски, которую мистер Оглторп держал для особого случая.
Все еще озадаченная, Теодора отправилась на кухню, чтобы выбросить салфетки. Микко стояла у стола. Держа венчик для взбивания ручкой вниз, она взбивала в миске яйца. Вместе со скорлупой. На столе ждали своей очереди пакетик с мармеладками и банка анчоусной пасты. На мгновение Микко призадумалась, да и всыпала в миску по полчашки перца горошком и шоколадной стружки.
— Не успеешь и глазом моргнуть, — сказала она Теодоре, широко улыбаясь.
Девочка испуганно отступила. Она увидела, что зубы у няни мелкие, ровные и гладкие, как у куклы.
Потом Теодора заметила Фрэнки. Кот стоял на холодильнике, выгнув спину. Его безупречно белая шерстка стояла дыбом. Глаза были размером с шарики для пинг-понга.
Додо оглянулась на Микко. Та выливала яичную жидкость на горячую сковородку. Кухню наполнил дым и отвратительный запах смеси шоколада с анчоусами. Когда Микко стала тыкать в омлет венчиком, девочка на цыпочках вышла.
Она бросилась на кровать и уставилась в потолок, где остались следы содранной краски от клейкой ленты, державшей виверну из папье-маше. Кто бы или что бы ни находилось на кухне, но это была не Микко. Ни запах лака, ни нервный срыв не могли объяснить такое странное поведение.
Дверь спальни скрипнула, и Теодора села. Оказалось, что это Фрэнки. Его шерсть немного опустилась, глаза сузились. Он подошел к кровати и тоскливо взглянул на девочку, как бы говоря: «Ну и что же мы будем делать?»
Додо наклонилась и погладила его.
— Не знаю, Фрэнки, — шепнула она ему, — но я что-нибудь придумаю.
Только Фрэнки видел, что произошло, когда фургон уехал. Микко расписалась за большую картонную коробку и показала рассыльному, куда ее поставить в коридоре. Как только девушка повернулась, чтобы закрыть входную дверь, Фебрис появилась из коробки в своем истинном обличье — холодный черный дым обвился вокруг Микко, как змея боа-констриктор, проник в нее сквозь уши и нос. Когда демон овладел телом, он стал в нем осваиваться: постукивать челюстью и разминать пальцы, как будто натягивая тесные перчатки.
Затем обнаружил свои новые ноги. У Микко были красивые ступни, и она о них заботилась, мягко соскребая огрубевшую кожу пемзой и массируя мятным кремом. Эти ноги оказались настоящими, а не грубо сделанными ленивым колдуном по сокращенной магической формуле. Больше не будет больных раздвоенных лап, засунутых в женские туфли.
— Красивые ноги! — запела она.
Приказ Кобольда предельно ясен: попасть в дом, превратиться в Мишель Колодни и завоевать доверие ребенка, чтобы получить козырь виверны. Но все это вскоре совершенно вылетело из головы его помощницы.
Два недостатка Фебрис мешали ее работе на Кобольда: слабость к красивым вещам и неспособность к долгой сосредоточенности. Она бродила из комнаты в комнату, разглядывала фотографии Энди Оглторпа и Теодоры на камине. На одной они играли в софтбол, на другой сидели в хижине в штате Мэн, а на третьей изображали Элли и Железного Дровосека на маскараде. Фебрис заметила, что человек на фотографиях всегда улыбается. Кобольд никогда этого не делал, по крайней мере по-доброму.
Она открыла рот и попробовала засмеяться. Получилось вымученное, слабое «ха-ха», которое повисло в комнате, как печальный, сдувшийся воздушный шарик. Еще несколько дней назад неожиданный взрыв человеческого смеха заставил бы демона спрятаться за ближайшим углом. Она сделала еще вдох и попыталась снова. На этот раз получилось громче и лучше: «Ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха».
Фебрис начала понимать, для чего нужен смех. Он абсолютно не похож на чары, но в нем есть особая сила.
В недоразвитом мозгу демона стал зарождаться план. Идея зашевелилась, как маленькая замерзшая жаба в прибрежном оттаивающем иле. Фебрис побрела в комнату Микко, а там, на туалетном столике, поблескивая в лучах света из окна, стояла дюжина крошечных бутылочек лака для ногтей всех цветов радуги.
Детеныши виверн рождаются необычно большими. Они весят почти как треть взрослого дракона и очень быстро растут. За день малыш Уикки открыл глаза, и его мягкий клюв начал твердеть. Он поднимал еще плохо державшуюся голову и хлопал крыльями, чтобы они окрепли.
Уикка тщательно вылизала своего детеныша и решила, что он готов к первому полету, хотя и в качестве пассажира. Ей надо было найти еду, но виверна-мать никогда не бросит малыша одного. Оставить на несколько часов хорошо спрятанное яйцо не так уж опасно, но крики маленькой виверны могли привлечь нежелательное внимание — животного, волшебника или демона.
Она слетела с башни. Детеныш прижался к животу матери, вцепившись в ее чешуйки длинными, хорошо развитыми когтями. При внезапном порыве ветра новорожденная виверна фыркнула от удивления, схватившись еще сильнее, и прижала мордочку к матери. Когда она поняла, что падение ей не грозит, то осмелилась посмотреть вниз, на места, над которыми они быстро пролетали. Детеныш видел корабли, возвращавшиеся к причалу Лонг-Уорф после наблюдения за китами, шумные и суетливые фруктовые и овощные ряды на рынке Хэймаркет, толпы туристов на Фэнейл-холл.
Они быстро летели из делового портового района в сторону реки. Уикка ловко использовала восходящие потоки воздуха, чтобы подниматься все выше и выше, подальше от любопытных человеческих глаз. Она собиралась свернуть к кондитерской фабрике, когда почувствовала, как ее резко дернули за хвост.
Уикка так испугалась, что перешла в свободное падение. Перепуганный малыш закричал и крепко вцепился в мать коготками. Виверна быстро пришла в себя и, убедившись, что детеныш прочно держится, обернулась, чтобы посмотреть, что у нее на хвосте.
Это были не чары, с которыми Гидеон научил ее бороться, не чертенок или гремлин и даже не обыкновенная ворона со своими надоедливыми проказами. На привораживание это не похоже. И опять она почувствовала, как ее будто схватили за хвост.
Не нужно быть опытным хакером, чтобы нарушить работу компьютера, банка колы, пролитая на клавиатуру, сделает то же самое. Простая палка в спицах колеса перевернет даже самый дорогой горный велосипед. Так и с заклинанием Теодоры. Бессмысленных для нее слов, соединенных с дымом розмарина и вполне реальной силой козыря виверны, оказалось достаточно, чтобы создать настоящие чары. Они были слабыми и неумелыми, не выдержали бы проверки Гильдии, но все-таки это были чары.
Уикка не могла противостоять им, так как раньше не встречала ничего подобного. Она легко справилась бы и с более сильными и искусными чарами, если бы уже знала их. Но эти сильно отличались от всех, известных ей прежде. Они напоминали какой-то новый вирус, с которым она не умела бороться. Вскоре виверна ощутила ужасную тяжесть на хвосте, она распространилась на крылья и придавила их, будто свинцом. Дракониха едва могла ими двигать.
Она быстро теряла высоту. Ей с трудом удавалось избегать столкновения с проводами, спутниковыми антеннами и трубами, а улицы Кембриджа казались опасно близкими. Надо было приземлиться, но где?
И тут она увидела внизу небольшой пруд с водяными лилиями, похожими на те, которые росли во рву у замка в ее собственном времени. Уикка решила сесть на воду. Тормозя изо всех сил, она направилась к цели. Земля быстро приближалась, дракониха почувствовала, что обезумевший от страха детеныш пытается половчее уцепиться за ее чешуйчатый живот. И все. Прежде чем мать успела схватить его когтями, малыш исчез. И тут она упала в пруд.
