На фото: старт первого в Соединенных Штатах пилотируемого космического летательного аппарата с мыса Канаверал (пилот: Алан Шепард, май 1962 года)

«По вечерам мы все выходили на улицу, прочь от источников света, и ждали появления быстро движущейся бледной звездочки, которую мы забросили в небо», — рассказывал Святослав Лавров, инженер, который сотрудничал с Сергеем Королёвым при разработке советских спутников первого поколения. В 50-х годах Лавров принадлежал к избранному кругу русских, которые обладали доступом к советской космической программе, поэтому он испытывал глубокое чувство гордости за советскую космическую победу. Для Лаврова, как и для огромного числа людей на Земле в октябре 1957 года, «бледная звездочка» в ночном небе в самом деле возвестила наступление новой космической эры.

Земляне смотрели на «Спутник-1» как на неожиданное и вызывающее изумление достижение техники. И все-таки земное происхождение его оставалось окутанным тайной, даже для большинства русских. Еще во время полета Гагарина в апреле 1961 года Москва почти ничего не делала, чтобы рассеять эту таинственность, только неясно намекала на безымянный «космодром» как на место своих космических представлений. Гагарин скрывал место запуска ракет даже от своих близких, и его мать узнала о его историческом полете только из сообщения по радио. Однако со временем мир узнал, что русские запускают свои космические аппараты и пилотируемые космические корабли с отдаленного места, расположенного в Казахстане, которое позднее назовут Байконуром. Именно отсюда был «заброшен в небо», по выражению Лаврова, первый советский спутник.

Застройка Байконура, если сравнить ее с комплексом НАСА на мысе Канаверал, по своей конструкции напоминала сооружения новой космической эры, как это представляли в конце 50-х годов. Обе площадки воплощали как эстетически, так и по назначению концепцию более смелую и честолюбивую, чем просто космический испытательный полигон. И Байконур и мыс Канаверал и тогда и теперь легче всего представить как «космопорты», комплексы, построенные для завоевания космоса. Являясь средоточием соперничества, они требовали значительных капиталовложений и многочисленных рабочих рук. Каждый комплекс занимал огромную площадь и имел многочисленные взлетные площадки, громадные здания, где собирались ракеты, центры управления полетами, топливные установки и оборудование, хранилища горючего, тренировочные комплексы и жилые помещения. Каждый космический центр, в свою очередь, для поддержания своей программы космических исследований нуждался в смежных учреждениях — конструкторских бюро, исследовательских центрах, производственных предприятиях, глобальной сети слежения и постов связи. Именно Байконур и мыс Канаверал, а не «Спутник-1», стали долговременными символами новой космической эры.

Являясь главными выходами в космос, Байконур и мыс Канаверал отличались и по доступности, и по своему общему стилю, представляя контраст, который отражал отчасти две различные политические культуры. Байконур попросту был закрытым миром, всегда далеким и недоступным, военной территорией, тщательно упрятанной от людских испытующих взглядов. По иронии судьбы, космодром был построен накануне XX съезда партии, на котором было разоблачено столько секретов сталинской эпохи. Так называемая «оттепель» при Никите Хрущеве не изменила, однако, советскую практику окружать зарождающуюся космическую программу строгой секретностью, учитывая ее тесную связь с военными. Все, кто работал на Байконуре, прежде всего Сергей Королёв, оставались анонимными героическими фигурами, не известными по именам советскому народу.

И наоборот, мыс Канаверал, даже с его засекреченными военными космическими программами, действовал большей частью в общедоступном режиме, причем НАСА — гражданская организация — курировало перспективную космическую программу запуска спутников и пилотируемых космических полетов. На мысе Канаверал НАСА представляло американскую космическую программу так, чтобы вызвать общественную поддержку и, что особенно важно, одобрение Конгресса. Американская печать и средства массовой информации приветствовали открытость НАСА и награждали ее благоприятным, по большей части, освещением, привычно представляя астронавтов как героев. Тем не менее американская космическая программа всегда подвергалась общественной критике, если запланированные полеты терпели неудачу. Более того, с самого начала НАСА столкнулось с критиками, которые доказывали, что программа агентства была слишком экстравагантной и пилотируемые космические полеты не являются рентабельными.

В отличие от США, Советский Союз осуществлял свою деятельность на Байконуре под покровом тайны, выбирая лишь безошибочные космические подвиги для освещения в средствах массовой информации и пропуская любые факты через фильтры официальной пропаганды. Жизнь на Байконуре также не обходилась без технических неудач, аварий и даже человеческих жертв. Тем не менее эти повороты обычно преуменьшались либо просто игнорировались в официальных советских заявлениях.

На раннем этапе космические пионеры сталкивались с опасностями, которые априори присущи ракетам на жидком топливе. Эти экспериментальные ракеты всегда были непредсказуемы из-за быстро испаряющегося топлива и сложного комплекса двигателей и насосов. К самым тяжелым последствиям приводил перегрев топлива. Отсутствие эффективных систем охлаждения жидкостно-топливной ракеты может привести к взрыву. Чтобы запустить двигатель такого капризного носителя, необходимо располагать достаточным пространством и строго соблюдать меры безопасности; эти требования сохраняются и в наше время.

Зная все это, Роберт Годдард в 1926 году первым проводил эксперименты с жидкостно-топливной ракетой в имении своей тети Эффи Вард вблизи Восестера, штат Массачусетс. Позднее Годдард перенесет свою лабораторию в Нью-Мехико, где получит обширную территорию для экспериментов. Это перемещение стало возможным благодаря активной поддержке Чарльза Линдберга и патронажу Даниэля Гугенхайма, который предоставил Годдарду годовой грант в 25 000 долларов. Годдард установил свое испытательное оборудование на необитаемом Юго-западе, вблизи Росвелла. Он использовал полученный грант, чтобы выплатить жалование себе и своему ассистенту, а также на закупку запасов алюминиевых и стальных труб, жидкого кислорода и других материалов для постройки ракеты. Углубившись на 30 км в пустыню, Годдард построил испытательный стенд и башенную опору для запуска ракет. Линдберг так отозвался о пионерском ракетном оборудовании: «Эта башня, остов которой изготовлен из оцинкованного железа, как у ветряка, и подчеркнуто направленная в небо со своими железобетонными угловыми блоками, казалась мне похожей на огромное орудие, нацеленное на излишне доверчивую Луну. Я чувствовал, что когда-нибудь запущенная с Земли ракета станет удаленным спутником».

Пустыня стала сценой для запуска 4,5-метровой ракеты Годдарда, прозванной Little Nell («Крошка Нелл», сленговое выражение — соблазненная и брошенная женщина), которую нужно было подвозить к испытательному стенду на специально сконструированном трейлере. Линдберг так рассказывал о своем примитивном оборудовании: «Мы постоянно удаляли тарантулов и „черных вдов“ с оранжевыми пятнами из ближайшего блиндажа наблюдения… Помощник заливал жидкий кислород почти при температуре замерзания из большого дюара в один из топливных баков ракеты. Каждый из нас на месте: один человек в блиндаже, остальные — в пункте управления на удалении около 300 м. По команде профессора Годдарда появляется пламя, грохот и… удлиненный предмет устремляется ввысь». Планировка оборудования Годдарда предвосхитила основную архитектуру будущих космопортов, откуда огромные жидкостно-топливные ракеты будут запускать искусственные спутники Земли и межпланетные космические аппараты и отправлять людей на Луну.