– Как узнал про записку, увязался за чиновниками, – объяснил он. – Горе-то какое! Какой удар для всего старообрядчества! Теперь из-за нескольких умалишенцев все газеты на нас накинутся. Мол, дикари, изуверы… А вот Анатолий Иванович, – кивнул Евпатьев на психиатра, – уверяет, что это цветочки, ягодки впереди. Из самого Петербурга пожаловал, чтоб быть на месте событий.

– Вы п-полагаете, что будут еще самоубийства? – содрогнувшись, спросил Эраст Петрович.

Шешулин снял очки, сдул со стеклышка пылинку.

– Вне всякого сомнения. Моя основная специальность – воздействие внушения на человеческую психику. Мозг не такой сложный механизм, как представляется дилетантам. Как и остальные органы тела, он на сто процентов подвержен внешним влияниям. Опаснейший вид массовой эпидемии – не чума и не холера, а психоз, охватывающий целые слои населения. Вспомните детский крестовый поход. Или средневековую охоту на ведьм. А что такое война, как не психическое заболевание, поражающее целые страны, а то и континенты? Вспомните наполеоновские кампании, когда сотни тысяч, даже миллионы людей без каких-либо серьезных причин кинулись рвать друг другу глотки и жечь города, завалив всю Европу грудами трупов?

– Меня интересуют раскольники и п-перепись, – вежливо, но твердо прервал исторический экскурс Фандорин.

– Извольте. В среде старообрядства уже два с лишним века витает идея о скором приходе Антихриста. Эта группа людей, можно сказать, постоянно пребывает в ожидании неминуемого конца света. Вот вам фон заболевания. С Антихристом у староверов ассоциируется государственная власть – еще со времен патриарха Никона и царя Петра. Вот вам объект патологического страха. Известно, что внушению особенно подвержены субъекты с низким уровнем образования и неразвитой индивидуальностью. Таковы большинство здешних лесных жителей: минимальная сумма знаний о внешнем мире, максимальная зависимость от общины. Все это, так сказать, состав взрывной смеси. Для того чтобы сей порох воспламенился, не хватает малости – горящей искры. Роль искры периодически берут на себя пророки и проповедники, обладающие незаурядным даром внушения. Я специально изучил историю раскола. В этой среде время от времени появляются индивиды, объявляющие, что Антихрист уже грядет. Немедленно срабатывает психологическая цепочка: фон – объект – внушаемость, и люди совершают чудовищные поступки. Бросаются целыми семьями в огонь, топятся или, как здесь, заживо ложатся в могилу. В 1679 году близ Тобольска безумный поп Дометиан уговорил сжечься 1700 человек. Несколькими годами позднее Семен-пророк согнал в огонь население целого города на Ярославщине – 4000 душ. Последний по времени случай самоубийственной эпидемии произошел 36 лет назад в Олонецкой губернии. Там добровольно сожглись пятнадцать человек, в том числе женщины с маленькими детьми. Причина психоза та же – эсхатологические ожидания.

– Прощения просим. Какие-какие ожидания?

Увлеченный лекцией Фандорин не заметил, как к числу слушателей присоединились остальные: пришедший в себя Кохановский, Крыжов, Маса, священник с дьяконом и даже урядник Одинцов. Именно полицейский и спросил про непонятное слово.

– Конца света, – пояснил доктор.

Тут все заговорили разом.

– Господе Иисусе, спаси и сохрани люди твоя, – тоненько, с дрожью в голосе воззвал к небу Варнава.

Алоизий Степанович воскликнул:

– Милостивый государь, то, что вы предвещаете, ужасно!

Причмокивая леденцом, Маса сказал по-японски:

– То же самое было в эпоху Канъэй, когда Токугава Иэмицу приказал христианам острова Кюсю отказаться от их веры.

Промышленник Евпатьев желал знать:

– Коли вы так научно, по-медицински все трактуете, так у вас, верно, и рецепт есть? Как остановить поветрие?

– Дык, стало быть, завелся какой-нито змей, кто народ баламутит? – грозно сдвинул белесые брови полицейский.

А Эраст Петрович выждал, пока все выскажутся, и обратился к Кохановскому:

– Алоизий Степанович, нам задерживаться в Денисьеве незачем. Староста обещал, что счетчики будут. Едемте д-дальше, в следующую деревню.

– Браво, Кузнецов! – тряхнул кулаком Евпатьев. – Вот вам и рецепт! Нужно проехать по всем староверческим селениям, потолковать со стариками. У меня в санях «кодак». Пока не стемнело, сфотографирую трупы во всей красе. Буду показывать. Отпечатки сделать негде, ну да ничего. На стеклянной пластине еще страшней смотреться будет, чем на фотокарточке! Поедете, Анатолий Иванович?

– Разумеется. – Доктор Шешулин улыбнулся. – Санитарно-эпидемический отряд? Неплохая идея.

Урядник поправил шапку, из-под которой свисал лихой чуб.

– Я тоже поеду. Пресечь надо. Сыскать смутьянов и заарестовать. Не дозволю на своей телитории безобразию творить!

Промышленник, очевидно, знавший полицейского, сказал:

– С тобой, Одинцов, никто говорить не станет. Да и нам помешаешь. Сам знаешь, для здешних отступник хуже бритоуса.

– А вы мне, Никифор Андроныч, не указуйте, – набычился Одинцов. – Я не вам, я казне служу. И разрешениев ваших мне не требуется. Слава Богу, свою упряжку имею.

– Пускай едет, – вступился психиатр. – Если эпидемия примет угрожающие размеры, возможно всякое. Вооруженный полицейский пригодится.

– И меня возьмите, – попросил отец Викентий. – Немилосердно поступите, если духовных особ в раскольничьем гнезде покинете. Имею опасение, как бы через их злосердие не лишиться живота своего.

И приложил ладонь к своему весьма изрядному чреву. Эта просьба Фандорина удивила. Всего несколько минут назад, перед тем, как подойти к Евпатьеву и Шешулину, он видел, как священник вполне мирно беседует со старостой и еще несколькими стариками. Те кивали, то ли с чем-то соглашаясь, то ли принимая слова соболезнования. Фандорин еще порадовался за благочинного: все-таки не пень бесчувственный, а служитель Божий, способен и на сострадание.

– Ну уж вы-то, батюшка, нам в отряде совсем ни к чему, – почтительно возразил Шешулин. – Лишний раздражитель для и без того воспаленной психики.

Отец Викентий воздел палец:

– Грех вам, представителю гуманной медицинской профессии. Сказано: «Грядущего ко мне не изжену». Бросите меня на погибель, возопию и следом побегу. То-то вам стыд будет!

– В самом деле, как их тут оставишь, – вздохнул Фандорин. – А что до раздражителя – уж все одно. Где п-полицейский, там и поп. Едемте, господа. Время дорого.

Передвигаться по реке ночью оказалось ничуть не труднее, чем днем. Едва Денисьево скрылось за изгибом русла, начало смеркаться, но полной темноты так и не наступило. Погода менялась. Тучи растаяли, в небе проглянули звезды, и белый путь, замкнутый меж черных берегов, был отлично виден. Оттепель закончилась, воздух с каждой минутой делался все морознее, снег вкусно хрустел под копытами лошадей, под санными полозьями.

Ехали так.

Впереди, как самый бывалый, Лев Сократович, к которому сел доктор Шешулин. У Анатолия Ивановича было свое транспортное средство – щегольская тройка, нанятая столичным жителем еще в Вологде, вместе с ямщиком. Но ямщик в Стерженце запил, и до первой раскольничьей деревни психиатра довез денисьевский крестьянин, возвращавшийся домой. Сам Шешулин с тройкой бы не справился. Она по местным условиям была, собственно, и ни к чему. Все стерженецкие ездили на одном коне или, самое большее, одвуконь – так легче пробираться по узким дорогам, а лошади здесь, на севере, хоть и невидные собой, но тягластые, выносливые и привычные к холоду. Ямщицкая же тройка бежала неровно, оступалась, да и сами розвальни были плохо приспособлены для долгих переездов – разболтались, иззанозились и скрипели, как несмазанные ворота. Правил тройкой Варнава, пассажиром при нем усадили японца.

Второго священнослужителя пристроили к доброму Алоизию Степановичу – на «прицеп» за крепким возком промышленника Евпатьева.

Замыкал экспедицию урядник Одинцов на легких санках с широкими, как лыжи, полозьями, годными для езды и лесом, и полем.