Выражение глубочайшей скорби появилось на простом, сумрачном лице королевы.

— Уж пусть лучше Генри будет со мной, чем с этими людишками, которые сейчас окружают короля. — Она заговорила другим тоном: — Вас, наверное, удивляет, что я так откровенна с вами, но я всегда говорю что думаю. Все изменилось с того дня, как Карр во время ристалища свалился с коня и упал прямо к ногам короля. Я стараюсь быть терпимой. Я не забываю, что еще до своего рождения мой супруг пострадал, что роды были странными и что в детстве с ним обращались плохо. И когда-то он любил меня. Но если мы собираемся стать друзьями — вы и я, — а я надеюсь, что вы этого хотите тоже, перестаньте думать, что отец может быть лучшим воспитателем, чем мать. И вы должны помочь мне в выполнении именно этой задачи.

— Помочь вам?

— Да. Насколько мне стало известно из моих расспросов, ваш муж — человек по мне. Я буду навещать вас. Я приведу с собой Генри. Я хочу, чтобы он узнал этого человека. Чтобы поговорил с ним. Чтобы услышал о великих временах, которые сгинули, но которые могут вернуться, если мы хорошо выполним нашу работу. Обещайте мне ни слова никому не говорить об этом, обещайте помочь мне, а я клянусь, что все, на что я способна, словом ли, делом ли, все пущу в ход, чтобы освободить его. Я королева Англии в конце-то концов!

— Ваши слова бесценны для меня, и мне, к сожалению, нечем ответить вам на них. Будущее казалось мне. таким беспросветным до сих пор.

— Оно просветлеет, — сказала Анна, — у меня ведь тоже были черные дни. Когда сегодня днем я увидела Карра, входившего в эту дверь, то готова была убить его. Но тут встретила вас, снова почувствовала свою силу, и теперь я полна надежд в отношении Генри. Я очень скоро появлюсь в Тауэре.

Когда Лиз входила к Ралею в комнату, он стоял у окна и смотрел на реку. Может быть, это мой последний взгляд на эту живую, с великим множеством спешащих по делам кораблей магистраль, печалился он: новый комендант Тауэра распорядился соорудить стену у него за окном, и завтра или в один из последующих дней, когда положат последние кирпичи, этот вид будет закрыт для него навсегда. Ралей благодарил Бога за то, что стройка затянулась, так что сегодня он увидел, как во время прибоя суда «Сара Констант», «Быстрый» и «Открытие» отправились в плавание к Виргинии. Три маленьких кораблика — основывать империю. Но на борту одного из них находился достойный человек. Капитан Джон Смит обратил свой взор на Тауэр, когда воды Темзы вынесли корабли к его стенам, и чувства глубокого уважения и соболезнования, одолев стены этой серой громадины, устремились к ее узнику, а навстречу им летели добрые пожелания и такое же глубокое уважение к солдату, подхватившему знамя несчастного пленника. Смит не мог видеть бледное лицо заключенного, Ралей не видел бронзовое лицо Смита на палубе корабля, но какое-то мгновение они чувствовали друг друга и нерасторжимые узы, связывающие их. Перед внутренним взором Ралея предстали картины штормящего, серого моря, пиний и песчаных берегов Виргинии под ее голубыми небесами. Он вспомнил, как волновали его обширнейшие замыслы, раз и навсегда запавшие в его душу после посещения той страны. Тяжело вздохнув, он вернулся к призрачной действительности и двум комнатам, в которых его содержали. Две комнатушки и короткие прогулки на террасе, когда сэр Уильям Уэд соблаговолит разрешить их. Там, на воле, весна покрывала снежными хлопьями берега реки, лето опоясывало их гирляндами жимолости. Нет, теперь уже весна не взбудоражит его кровь, и лето не согреет ее. Две серые клетушки сомкнулись, зажали его в своих холодных объятиях, и их, как саму смерть, ничто не сможет сокрушить.

Ралей обернулся на звук открываемой двери и, как всегда при посещениях Уэда, принял безразличный вид. Но на сей раз это был не комендант. Это была Лиз в нарядном платье из серого с красными розами шелка, опоясанном розовыми лентами. Никакого безразличия не осталось на его лице, когда он бросился к ней с возгласами радости и тревоги одновременно:

— Лиз, что ты делаешь тут в такой час?

— Я теперь могу приходить сюда в любое время.

— Тебя тоже арестовали? — испуганно спросил он.

Лиз, смеясь, кивнула.

— Я сама себя заключила в Тауэр, мой дорогой. Я хотела быть с тобой.

И это она говорила когда-то: «Я люблю простор и свежий воздух». Она говорила: «Я могу вынести любое наказание, но заключение в крепость — никогда». А он… посмотрев на отплывающие вниз по реке корабли, он вернулся в комнату, считая себя самым несчастным человеком на свете! И тут опять руки Лиз вернули его к жизни. Это было предзнаменование. Ралей уже знал, что она скажет дальше.

— А у меня есть новости. Хорошие и плохие. Сначала расскажу тебе о плохих. Шерборна у нас больше нет. Карр возжелал его, и Яков подарил поместье ему.

— Он не имел права.

— У него, пожалуй, не было выбора, Уолтер. Он любовник этого молодого человека.

Ралей некоторое время с недоверием смотрел на нее. Затем с громким хохотом закричал:

— Ну и ну! Да, такое стоило, пожалуй, потери Шерборна. Ничего подобного никто не слышал со времен Пьера Гавестона, украшавшего себя бриллиантами из королевской короны при Эдуарде Втором! Ты уверена, что тебе это не приснилось?

— Сама королева сказала мне об этом.

— Королева?

— Да, — подтвердила Лиз, усаживаясь на стул и сажая его рядом с собой. — Сегодня я ходила к королю просить оставить Шерборн Уолтеру. Как я умоляла его! Я опустилась перед ним на колени и, как ты сам видишь, постаралась выглядеть как можно привлекательней. Единственное, чего мне удалось добиться, это разрешения быть здесь с тобой. Как только я вышла из его покоев, туда поспешил мужчина, а женщина, проходившая в это время по коридору, увидев его, воскликнула: «Чтоб ты провалился!», и я, видимо, неприлично уставилась на нее. Она посмотрела на меня и назвала по имени. И это была королева, Уолтер. Мы вышли с нею в парк и поговорили. Она хочет навестить тебя и привести с собой своего сына, принца Генриха. Она хочет, чтобы он видел перед собой Мужчину. И это ты, любовь моя. Более того, она обещала, что не пожалеет ни сил, ни слов в защиту тебя, чтобы вызволить из темницы.

— Вот это новость так новость. Какая она из себя? Обладает ли она властью?

— Она придет, и ты увидишь ее. Она небольшого роста, не толстая, но коренастая. У нее довольно плоское, круглое, жесткое лицо, но оно расцветает, когда она улыбается. У нее очень приятный, низкий голос, говорит она с небольшим акцентом. Но королева знает, чего хочет, и у нее полно планов относительно ее сына. Она мне нравится, Уолтер.

— Я рад, что хотя бы одна из королев Англии сумела понравиться тебе, — сказал Ралей, развлекаясь восторженной похвалой жены ее величеству.

— Она и тебе понравится, — уверенно заявила Лиз.

— Возможно. Но тем не менее, Лиз, хотя я несказанно рад твоему решению, но я не хотел бы, чтобы ты оставалась тут.

— Почему, Бога ради?

— Ты возненавидишь тут все. Тауэр ни в коем случае не для тебя. Ты поблекнешь, ослабнешь в этих вечно сырых стенах. Здесь никогда не бывает солнца. А здешние правила сведут тебя с ума.

— О нет! О нет! Если уж ты со своей лихорадкой выносишь все это, мы тоже как-нибудь справимся.

— Мы?

— Уолтер и я. Он там, за дверью сейчас.

— Это не место для него.

— Не место? Что подойдет принцу Уэльскому, то уж конечно подойдет и сыну Ралея. А это — общение с собственным отцом. Я тоже хочу, чтобы мой сын видел перед собой Мужчину.

Лиз пожала ему руку и направилась к двери, но задержалась и со всей серьезностью сказала ему:

— Не пытайся переубедить меня. Я всегда жила там, где мне нравилось. Это мое право как свободной женщины.

«Свободная женщина!» — подумала она, стараясь открыть дверь, которая наконец подалась. Она думала о дремучих лесах и зеленых полях в Шерборне, об уютных комнатах, о парке, предмете ее постоянного восхищения. Мысль о Тауэре обдала ее холодом, Лиз всю жизнь страшилась замка. Но она выбрала его, потому что, несмотря на всю свою хваленую свободу, она оставалась не более чем рабой гордого человека, которого не смогли сломить никакие несчастья. И на меньшее она не была согласна. Лиз позвала юного Уолтера.