С непривычной бережностью он вынул из сумки, подержал в своих толстых пальцах нефритовую фигурку и поставил ее на стол, туда, где ее хорошо освещали свечи.

Будда, невозмутимый и несуразный со своими ручками, сложенными на пухлом животе, сидел и смотрел на них.

— Это идол, — пояснил Дрейк. — Глаза у него рубиновые, а то, на чем он сидит, — он притронулся пальцем к пьедесталу, — из необработанного опала. Это я не к тому, чтобы вы думали — вот какую дорогую вещь я дарю. Но это забавно. Там ему поклоняются.

— Прекрасное изделие, — сказал Ралей. Он взял фигурку в руки и подивился ее весу и законченности произведения. — Я очень благодарен вам и всегда буду ценить этот ваш подарок. Мне еще никогда не дарили ничего такого дорогого.

Очень довольный, Дрейк улыбался.

— Такие вещицы легко найти, надо только знать места. У меня их почти не осталось. Но я не забуду никого из вас в свой следующий приход.

Ему вдруг захотелось, чтобы у него для всех них были подарки. Такие приятные парни, так внимательно слушали его рассказы.

Дрейк повернулся к Сиднею.

— Завтра вы отплываете в Нидерланды, сэр?

— Да. Дело будет не из легких, но уж я задам перцу этим испанцам за вашего негритенка и пятерых крепких молодцов.

— О, и не только за них. Это еще что! Вот я вам расскажу…

И он приступил к новым историям.

Ралей сидел, обхватив одной рукой стакан с вином, а другую положив на жесткие, холодные колени Будды. Ему не было нужды слушать истории Дрейка. Он слышал их раньше. А сейчас, хотя он и обожал маленького пирата и был глубоко тронут его подарком, Уолтер чувствовал разочарование в этом человеке. Он пытался пробудить в нем интерес к своим планам по колонизации западных земель и основанию новой империи там. Но Дрейк только смеялся над этим. Его увлекали разбой и открытия. А Ралей, добившийся таких успехов, что это принесло ему немало завистливых врагов, Ралей, который, блестя своими серебряными доспехами при дворе — он их заказал, когда королева назначила его капитаном королевской гвардии, — внутренне переживал период жесточайшей депрессии и разбитых надежд. Привязанность Елизаветы, благоволение Совета, деньги, которые он получал от монополии на вино и торговлю, — для чего все это нужно, если не для достижения своей цели? Но как и прежде — далеко ему было до достижения своей цели. О его последней попытке колонизировать Виргинию — так он назвал новую землю, чтобы угодить королеве, — ничего не было слышно. Сто семь колонистов на пяти кораблях под командованием Гренвилля отправил он туда на свои средства. Это должно было оправдать себя. Другого такого упрямого человека, как Гренвилль, еще не видел свет, но он был прекрасным моряком и хорошим лидером. Пора было бы уже прийти известиям. Уолтер сидел среди своих друзей в уютной, хорошо натопленной и освещенной комнате и жаждал всей душой тяжестей и опасностей дальних путешествий, жизни первопроходцев. Как его раздражало это предубеждение королевы, будто он — и только он! — может служить по этому морскому ведомству! Вполне вероятно, что под тем или иным предлогом она свяжет его по рукам и ногам навсегда. Каждый из сидящих здесь, в комнате, имеет возможность дать волю своему таланту. Один он должен ждать и ждать без конца. Конечно, возможно, Дрейк прав со своей стороны. Может быть, на морях должно стать безопаснее плавать и политика должна стать более подходящей для того, чтобы осуществились его мечты о колониальной империи.

Сидней и Дрейк все еще были заняты разговором. Марло и Шекспир ловили каждое слово Дрейка. В голове Шекспира накапливались описания того веселого возбуждения, которое охватывало рассказчика, когда он отправлялся в открытое море или бросался в схватку: не отдельные слова, которыми пользовался моряк, а целые фразы, неожиданные даже для него самого. «А ну-ка, друзья, еще раз на брешь… стисните зубы, взбодрите кровь». Драматург, в мирную жизнь которого вторглась всего одна кровавая ссора, и его друг-поэт, посасывающий вино у камина, оба они были опьянены страстными рассказами Дрейка о баталиях. И Сидней в преддверии войны, в которой он лично никак не был заинтересован, но на чей зов он откликнулся, подобно какому-нибудь рыцарю короля Артура, внимательно слушал рассказ Дрейка о пережитом им, о зле, которое он теперь сможет искоренить. Это придавало смысл его походу на войну.

Сидней, самый отзывчивый из всей этой маленькой компании и больше всех любивший Ралея, первым отвлекся от повествований Дрейка и заметил угнетенное состояние друга.

— Хотел бы завтра пойти с нами в море, Уолтер? — спросил он.

— Одному Богу известно, как я этого хочу! Если бы мне разрешили покинуть Англию, я бы взбунтовался. И повернул бы свои корабли на запад. Знать бы только, как они там…

И будто откликнувшись на его слова, послышался стук в дверь. Ралей встал, в три шага достиг двери и распахнул ее, полагая, что знает, кто там стоит за нею. И все-таки он не рассчитывал увидеть мастера Кавендиша, того Кавендиша, который вместе с Гренвиллем отплыл от берегов Англии вот уже несколько месяцев назад.

Кавендиш стоял в дверях, онемев от восторга. На тонком юношеском лице, покрытом потом и грязью, пылали синие глаза. Ралей схватил его за руки и втащил в комнату, захлопнув за собой дверь пинком ноги.

— Это мистер Кавендиш с вестями из Виргинии! -вскричал он.

— С вестями, вы говорите? Еще с какими чудесными вестями, — сказал Кавендиш дрожащим от волнения голосом.

— Колонисты высадились на берег? Они там остановились? У них все в порядке?

Волнуясь не меньше, чем сам юноша, Ралей склонился над ним, теребя его за рукав, за воротник, за плечи, и так и сыпал вопросами.

Кавендиш кивнул, и тут поведение Ралея изменилось в корне.

— Бедный малый, да вы падаете от усталости. Посидите немного тут. С хорошими известиями можно подождать.

Он налил в свой стакан вина и протянул его юноше. С нежностью расстегнул плащ на нем и повесил его на спинку стула.

Кавендиш выпил вино и оставался молча сидеть, пока комната не поплыла перед его глазами и он испугался, что сейчас заснет, так и не рассказав ничего. Юноша был измотан до предела, потому что не терял ни минуты. Как только его судно бросило якорь в бухте Плимута, он вскочил на лошадь и несся очертя голову без остановок, только раз сменил лошадей и проглотил кувшин пива. Он должен был первым, прежде Гренвилля, прежде Фернандо, сообщить новости Ралею. Потому что для этого молодого человека — всего двадцати двух лет — Ралей, так быстро прославившийся благодаря только самому себе, представлялся существом сказочным, блистательным. Для него сражения Ралея в Голландии, Йоле и Бэлли, подернутые пленкой зависти или слишком близкого знакомства в умах других, были столь же реальными и воспламеняющими, как рассказы о подвигах героев древности. И наравне с этими подвигами его в этом человеке пленяли теперь и его положение ученого, поэта, приближенного королевы, и слава самого большого мечтателя о широких просторах. Когда Кавендиш в одиночку, на маленьком суденышке одолевал шторм в Португальском заливе и проходил его, присоединившись к другим кораблям, что было для такого неопытного моряка незаурядным подвигом, его девизом, его напутственным словом было имя «Ралей». Пока Гренвилль устраивал колонистов и ссорился с индейцами, закладывая тем самым фундамент для множества поместий будущих лендлордов, Кавендиш бродил по окрестностям в поисках специй и информации, которая могла бы заинтересовать его властелина. И вот, полумертвый от усталости, он оказался здесь, и Ралей смотрел на него с восторгом и удивлением и ждал от него рассказа об их миссии. И не один Ралей. Тут же были и легендарный сэр Френсис, похваливший его своим грубым голосом, и благородный сэр Филипп, горящий энтузиазмом и рассуждающий на тему о том, как все они вместе, когда он вернется с войны, поработают на колонию.

Возвращенный к жизни вином и головокружительными похвалами, Кавендиш приступил к своим объяснениям и описаниям.