Раньше всего луддиты появились среди ноттингемских чулочников. Это были искусные мастера, отдавшие долгие годы обучению ткацкому ремеслу и, как правило, работавшие на так называемых узких рамах. Затянувшаяся война и бесконечные блокады сильно подорвали их экономическое положение, поскольку производимая ими продукция предназначалась в основном для европейских рынков. К тому же на некоторых фабриках владельцы постепенно стали вводить “широкие” рамы, работа на которых уже не требовала высокой ткацкой квалификации: на них вязались не цельные изделия, а полотна полуфабриката, которые затем разрезались на части и сшивались по форме.
Изготовленная по такой технологии продукция не отличалась высоким качеством и довольно быстро рвалась по швам, но зато она была дешева и прекрасно расходилась на внутреннем рынке. Это нововведение, естественно, сопровождалось снижением оплаты труда ткачей-надомников, и тогда луддиты организовали налеты на эти фабрики, круша и ломая широкие рамы и уничтожая всю изготовленную на них продукцию. Всего за несколько недель их стараниями была поломана тысяча широких рам и в клочья изорваны огромные запасы полуфабрикатов.
Обычно луддиты действовали по простой и незамысловатой схеме, чем-то напоминавшей тактику ограниченной партизанской войны: они тайно собирались ночью небольшими вооруженными отрядами, врывались на заранее намеченную фабрику, разбивали или сжигали станки и мгновенно исчезали в ночи. В результате таких набегов фабричное производство тканей резко упало, зато существенно возросли цены на ткацкие изделия, доходившие до двух шиллингов за дюжину чулочных пар.
Луддиты утверждали, что действуют в рамках закона, ибо еще король Карл II специальной хартией уполномочил ткацкую “Фреймуорк ниттерс компани” осматривать готовую продукцию и уничтожать все, что не соответствовало установленным стандартам. А значит, и они, избирательно уничтожая недоброкачественные товары (а заодно и производившие их станки), в принципе ничем не нарушают закон. Однако мировые судьи такую трактовку закона категорически отвергли, в подтверждение чего направили в Ноттингемшир две тысячи вооруженных солдат.
За самовольную порчу промышленного оборудования предусматривалась депортация в австралийские лагеря для осужденных преступников на срок до 14 лет (именно к такому сроку наказания были приговорены семь ноттингемских луддитов в марте 1811 г.). Но парламенту эта мера наказания показалась слишком мягкой, и он усилил ее до смертной казни. В палате общин мало кто из депутатов возразил против нового законопроекта; зато в палате лордов луддиты неожиданно для всех нашли страстного защитника в лице поэта лорда Байрона, который в своей знаменитой речи сказал:
“Осознаем ли мы свои обязанности по отношению к толпе? Ведь кто, как не толпа, гнет спину на наших полях, трудится в наших домах, служит в наших армии и флоте? Они дали нам возможность бросить вызов всему миру, однако, доведенные до отчаяния бедственным положением и пренебрежительным отношением к их нуждам, они же могут бросить вызов вам самим. …Представьте, что ждет кого-либо из этих несчастных, какими я их видел — изможденных от постоянного недоедания и замкнувшихся в себе от беспросветного отчаяния, — когда его поставят перед судом за нарушение этого нового закона? 12 жаждущих крови мясников вместо присяжных заседателей и очередной Джеффрис* вместо судьи!”
Однако страх перед виселицей не остановил луддитов. Нападения на фабрики продолжались, распространившись даже на графства Ланкашир и Йоркшир. Чаще всего во время своих ночных рейдов подданные “короля Лудда” крушили станки при помощи тяжелого кузнечного молота, прозванного в народе по имени его создателя Эноха Джеймса “верзилой Энохом”; при этом в такт взмахам они обычно скандировали:
Великий, смелый, гордый.
Вперед зовет нас Энох,
И вздрагивают горы
От наших взмахов гневных.
Многие хозяева превратили свои фабрики в маленькие крепости, оставляя в них на ночь всех, кого могли — вооруженных приказчиков, мастеров, партнеров, солдат. В результате таких мер предосторожности происходили кровавые стычки, в которых нередко применялось огнестрельное оружие.
Некий мистер Бертон из г. Миддлтона, “доблестно” защищая свои станки, убил пять луддитов, за что их товарищи сожгли его дом, а на него самого было совершено покушение. Акции луддитов нередко сопровождались вспышками протеста горожан против дороговизны цен на продукты питания, и в ряде случаев купцы были вынуждены снизить цены на хлеб и картофель.
В графстве Йоркшир луддиты объявили войну так называемым обстригным рамам, на которых неквалифицированные ткачи выполняли работу квалифицированного “стригаля” по подравниванию готовой ткани. Владельцы фабрик стали получать от “короля Лудда” угрожающие письма приблизительно следующего содержания: “…обращаю ваше внимание на то, что, если они (обстригные рамы. — Прим. перев.) не будут разобраны до конца следующей недели, я пошлю одного из своих заместителей с отрядом по меньшей мере в 300 человек, чтобы их разбить… На случай же, если вы осмелитесь в них стрелять, им приказано убить вас”.
Поздними вечерами луддиты тайно собирались в лесу или на уединенных опушках; там они обсуждали детали предстоящего набега, а затем, зачернив лица сажей, отправлялись на дело, которое нередко заканчивалось кровопролитием. В дороге они подбадривали себя песнями, например такой:
Темной ночью, когда тихо,
И луна в холмы сползла.
Отправляемся мы пикой
И мечом вершить дела.
Неоднократные попытки властей внедрить в движение луддитов провокаторов и доносчиков с целью выявить его руководителей или спровоцировать их атаковать заранее подготовленные объекты-ловушки, где их можно было бы пленить и отправить на виселицу, в общем оказались бесплодными. Со временем большинство мелких фабрикантов сдались и демонтировали новое оборудование, предоставив бороться с луддитами владельцам более крупных и сильных предприятий. Один из них — некий Уильям Хорсфолл — даже установил на территории своей фабрики пушку, пробив для нее амбразуру в стене. (Правда, впоследствии его самого все-таки убили.) А уже известный нам Уильям Картрайт приготовился к возможной (или, вернее сказать, неизбежной) встрече с луддитами, как к настоящему сражению: во дворе расположилось подразделение вооруженных солдат, на лестницах и в проходах были раскиданы острозубые “ежи”, на крыше установили опрокидывающийся чан с серной кислотой; сам он не покидал фабрику ни на одну ночь.
И луддиты, которых оказалось там не менее 150 человек, не заставили себя долго ждать. Завязалась ожесточенная мушкетная перестрелка, длившаяся около 20 минут. Затем группа атакующих, разбив ворота кувалдами и топорами, ворвалась во двор, но была отброшена назад, понеся при этом большие потери ранеными и убитыми. Атака захлебнулась, и луддиты были вынуждены отступить. Картрайт стал героем дня для консерваторов, военных и других власть имущих. По дошедшим до нас слухам, он вышел к двум смертельно раненным луддитам и обещал им воду и врача, если назовут своих вожаков. Напрасно! — оба предпочли мучительную смерть предательству. Один из солдат, присланных оборонять фабрику, отказался стрелять и был приговорен к 300 ударам девятихвосткой. Только вмешательство самого Картрайта помогло смягчить это суровое наказание.
После столь сокрушительного отпора движение луддитов, даже несмотря на массовую поддержку населения и отдельные успехи, постепенно пошло на убыль: организованные рейды проводились все реже и реже, а затем и прекратились совсем. Ноттингемские чулочники создали свой тред-юнион, на что владельцы фабрик ответили образованием своего контркомитета. Оба этих “союза” были незаконными, однако, сделав все возможное для разгона первого из них, констебли и мировые судьи, попросту говоря, закрыли глаза на существование второго.
Впрочем, справедливости ради следует отметить, что спорадические “бунты против машин” продолжались еще долго и после прекращения организованного движения луддитов. Так, еще в 20-е годы XIX столетия можно было наблюдать следующую картину: толпа вооруженных дубинками и пиками ланкаширских ткачей направляется на разгром какой-то окрестной фабрики. Но вот, заметив несущийся им навстречу отряд кавалеристов с обнаженными мечами, они сходят с дороги и в нерешительности останавливаются. Всадники также натягивают поводья, и командир, обращаясь к толпе, предупреждает их о самых серьезных последствиях, если они немедленно не разойдутся. Слышится голос пожилого ткача: “А что же нам делать? Мы пухнем с голода. Что ж нам теперь — подыхать с голода?” Солдаты вынимают из ранцев свои дневные пайки, бросают их ткачам и удаляются вслед за офицером. После долгих споров и препирательств толпа все-таки решает продолжить начатое дело и снова выходит на дорогу, ведущую к фабрике.
