Д'Эгалье надеялся, что двор согласится с таким проектом, поскольку осуществление его могло привести к одному из двух результатов: либо рубашечники отвергнут сделанные им предложения и этим отказом восстановят против себя своих братьев по вере, причем д'Эгалье предполагал привлечь на свою сторону в этом деле исключительно протестантов, пользующихся всеобщим уважением, и если мятежники откажутся подчиниться, эти влиятельные протестанты неизбежно ополчатся на них; либо они сложат оружие, покорятся, и на Юге Франции воцарится мир, а люди получат свободу совести, увидят своих братьев, которые вернутся к ним из тюрем и с галер, и придут на помощь королю в войне против его объединившихся между собой врагов, предоставят в распоряжение его величества значительное войско, которое он в любой день сможет послать в бой: то будут, во-первых, войска, ныне борющиеся с рубашечниками, а во-вторых, сами рубашечники, над которыми нужно лишь поставить военачальников.
Проект был настолько прост и сулил такие выгоды, что, несмотря на существовавшее предубеждение против протестантов, барон д'Эгалье обрел понимание и поддержку у герцога де Шевреза и его сына герцога де Монфора: эти двое вельмож свели барона с Шамийаром, а тот представил его маршалу де Виллару, которому он вручил свой проект с просьбой передать его королю; но г-н де Виллар, зная упрямство Людовика XIV, который, по выражению барона де Пекена, смотрел в сторону реформатов не иначе как сквозь очки г-жи де Ментенон, предупредил д'Эгалье, чтобы тот поостерегся рассказывать о своих замыслах умиротворения, если не хочет, чтобы они провалились, а, напротив, уехал в Лион и дожидался там, покуда туда приедет г-н де Виллар по дороге в Лангедок, где он должен сменить г-на де Монревеля, которым король недоволен и которого вскорости собирается отозвать. Во время трех бесед с г-ном де Вилларом д'Эгалье убедился, что маршал способен его понять; он полностью положился на осведомленность этого вельможи, хорошо изучившего нрав короля, и, немедля покинув Париж, уехал в Лион, чтобы дожидаться там г-на де Виллара.
Смещение г-на де Монревеля объяснялось очередным подвигом Кавалье: приехав в Юзес, г-н де Монревель узнал, что молодой севеннский вождь со своим отрядом стоит близ Сент-Шатт; он немедля отрядил в погоню за ним г-на де Ла Жонкьера с шестью сотнями отборных моряков и несколькими ротами драгун из полка Сен-Сернена, но через полчаса он рассудил, что этих сил недостаточно, и приказал г-ну де Фуа, подполковнику фимарсонских драгун, присоединиться с сотней солдат своего полка к г-ну де Ла Жонкьеру и оставаться с ним, коль скоро в этом будет надобность, а в противном случае до ночи вернуться в Юзес.
Г-н де Фуа тут же приказал играть сигнал «седлай», выбрал сто человек храбрецов, во главе этого отряда догнал в Сент-Шатте г-на де Ла Жонкьера и доложил ему о полученном приказе; однако тот, веря в отвагу своих солдат и ни с кем не желая делиться лаврами, которые, как он полагал, были ему обеспечены, поблагодарил г-на де Фуа и уговорил его вернуться в Юзес, уверяя, что у него достаточно войск, чтобы сразиться с рубашечниками и победить их, где бы они ему ни попались; эта, дескать, сотня драгун, которую привел ему г-н де Фуа, совершенно не надобна, а в другом месте она, напротив, может оказаться необходимой; г-н де Фуа не счел возможным настаивать и воротился в Юзес, а г-н де Ла Жонкьер пошел дальше, рассчитывая стать на ночлег в Муссаке. Кавалье как раз выходил со своим отрядом из Муссака через одни ворота, когда г-н де Ла Жонкьер со своим вошел в другие. Мечты молодого командира католиков осуществились, и даже с лихвой: он и не надеялся настичь противника раньше следующего дня.
Поскольку селение большей частью состояло из новообращенных, солдатам пришлось посвятить ночь не столько отдыху, сколько грабежу.
На другой день католики вновь пустились в дорогу и сперва явились в Муссак, где обнаружили безлюдье и заброшенность; оттуда двинулись в Ласкур-де-Кравье, деревушку, примыкавшую к поместью барона де Букарена; г-н де Ла Жонкьер отдал ее на разграбление и велел расстрелять четырех протестантов — мужчину, женщину и двух девочек; затем он продолжил путь и, поскольку прошел дождь, вскоре заметил следы рубашечников; теперь он шел по пятам за ужасной дичью, на которую вел охоту. Преследование продолжалось около трех часов; он шагал во главе своих солдат, опасаясь, как бы кто-нибудь другой, менее усердный в охоте на рубашечников, не допустил оплошности, как вдруг, подняв глаза, увидел мятежников на небольшой возвышенности, называвшейся Девуа-де-Мартиньярг. Те спокойно поджидали их там, твердо решив принять бой.
Кавалье, видя приближающиеся королевские войска, приказал своим людям молиться, как у них принято, а когда с молитвой было покончено, отдал с обычным своим искусством распоряжения, каким образом расположиться на облюбованной им местности. Его замысел состоял в том, что сам он и большая часть отряда должны стать с другой стороны лощины, которая, подобно рву, отделяла его от королевских войск; далее, он послал три десятка всадников по дальней объездной дороге; они спрятались в двухстах шагах впереди него в небольшом леске по левую руку, и наконец, справа, на той же возвышенности, он спрятал шестьдесят отборных пеших стрелков, которым приказал открывать огонь не прежде, чем они увидят, что королевские войска уже ввязались в схватку.
Приблизившись на некоторое расстояние, г-н де Ла Жонкьер остановился и выслал вперед на разведку одного из лейтенантов по имени Сен-Шат; тот взял с собой двенадцать драгун и добрался вместе с ними до тех самых мест, где были устроены засады, но люди Кавалье не подали признаков жизни, не препятствуя офицеру осматривать местность; однако Сен-Шат был старый вояка, выслужившийся из простых солдат, и его не так легко было провести, а потому, вернувшись к г-ну де Ла Жонкьеру и описав ему план местности, избранной Кавалье и его отрядом для боя, он добавил, что будет весьма удивлен, если молодой вождь рубашечников не устроил какой-нибудь засады, воспользовавшись леском по левую руку и повышением почвы по правую; однако г-н де Ла Жонкьер отвечал, что главное — знать, где разместились главные силы противника, и ударить прямо по ним; Сен-Шат возразил, что главные силы перед ними, и в этом никаких сомнений быть не должно, тем более что в первом ряду можно видеть и самого Кавалье собственной персоной.
Г-ну де Ла Жонкьеру только того и надо было, и он повел своих людей прямо к лощине, за которой в боевом порядке выстроились Кавалье и его рубашечники. Приблизившись на расстояние пистолетного выстрела, г-н де Ла Жонкьер приказал открыть огонь, но он был так близко, что Кавалье услышал команду, и по его знаку, поданному с быстротой мысли, он сам и его люди, прежде чем королевские солдаты успели прицелиться, бросились плашмя на землю, пули просвистели над их головами, не задев никого из них, а г-н де Ла Жонкьер, со своей стороны, вообразил, будто все они уже убиты, но тут Кавалье и все рубашечники вскочили на ноги, затянули псалом и ринулись на королевских солдат, стреляя с десяти шагов, а затем ударив в штыки; одновременно шестьдесят стрелков, сидевших в засаде, открыли огонь, а тридцать всадников с громкими криками пошли в атаку: слыша весь этот шум и видя смерть, разившую со всех сторон, королевские солдаты решили, что они окружены, и даже не пытались оказать сопротивление: рядовые побросали оружие и обратились в бегство, и только офицеры отчаянно пытались сопротивляться вместе с несколькими драгунами, которых им удалось задержать.
Кавалье носился по полю боя, приканчивая саблей беглецов, как вдруг заметил десяток морских офицеров, которые, стоя спиной к спине, яростно оборонялись короткими абордажными копьями от наседавших со всех сторон рубашечников; он ринулся прямо к ним и, пробравшись между своих людей, приблизился к офицерам на расстояние в пятнадцать шагов, так что при желании они могли в него прицелиться; он поднял руку в знак того, что хочет говорить, и обратился к ним с такой речью:
