– Конечно можно. Только ты, как всегда, спешишь. Хоть бы о погоде для начала поговорил.

– У нас тут погода какая-то непонятная, вот уже три дня чистого неба не видно. Довольно тепло, и время от времени поднимается сильный ветер. Говорят, такая погода продлится еще какое-то время.

Кивако вздохнула:

– Ты словно прогноз погоды сообщаешь. Ладно, давай задавай быстрей свои вопросы и дай мне спокойно попить чаю.

– Простите. Я хотел узнать у вас о моих дедушке и бабушке. Вы ведь говорили, что когда-то давно они чем-то помогли вам. И если я правильно понимаю, чтобы вернуть им долг, вы помогали и моей покойной матери, и отцу, и мне самому. Не правда ли?

– Все правильно, но что это ты вдруг заинтересовался ими? Это что, как-то связано с твоей командировкой?

– Именно это я и хочу понять. Деда моего, насколько я знаю, звали Нисимура Ёскэ. Вы помните имя бабушки?

– Конечно помню. Сидзуко.

– Сидзуко? Вы уверены?

– Уверена. По иероглифам – «тихий» и «ребенок». Но почему тебя это интересует?

– Подождите, у меня еще один вопрос. Вам случайно не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь называл их по-испански – Рикардо и Мария?

Кивако ответила не сразу.

– Прежде чем я отвечу на твой вопрос, скажи мне, почему тебя это интересует. Не скажешь – я тебе тоже ничего не расскажу.

Рюмон перехватил трубку покрепче:

– Я видел в Саламанке список бойцов, сражавшихся в Интернациональной бригаде на стороне Республики во время гражданской войны. И в реестре значились двое мексиканцев, Мария Нисимура и Рикардо Нисимура.

– В списке Интернациональной бригады? Нисимура?

– Да. Вам это случайно ничего не говорит?

Кивако снова на некоторое время замолчала, потом проговорила тихо:

– Вот что… Ты нашел там их имена… Ну тогда, наверное, скрывать смысла нет. Я расскажу.

Рюмон перевел дыхание.

– Пожалуйста, расскажите.

– Ты ведь знаешь, что я в молодости училась в Париже?

– Да, слышал.

– Это было… подожди… в январе четырнадцатого года эры Сёва.[1939 г.] В кафе на Сен-Жермен-де-Пре мы познакомились с супругами Нисимура.

– Мы? Кого вы имеете в виду?

– Меня и моего покойного мужа, Игараси Кёскэ. Он в то время был главой парижского отделения Това Цусин.

– Об этом я знаю.

– Нисимура и его жена говорили, что приехали из Мексики, чтобы учиться живописи. Но я ни разу не видела, чтобы они держали в руках кисть, да и пальцы у них всегда были, как у музыкантов. По рассказам других японцев, живших в Париже, Ёскэ с женой в конце предыдущего года бежали во Францию из Испании.

Пальцы Рюмона крепко стиснули трубку.

– Из Испании?

– Да. Между Республикой и армией мятежников было заключено соглашение о выводе из страны иностранцев-добровольцев, и осенью тринадцатого года эры Сёва бригады распустили. В результате многие добровольцы, оставшись не у дел, перебрались во Францию.

– И среди них были мои дедушка и бабушка?

– Скорее всего. Они об этом не распространялись, да и я расспрашивать не стала, поэтому поручиться не могу. Но мне приходилось несколько раз слышать, как люди, которые, видимо, бежали из Испании вместе с ними, называли их Рикардо и Мария.

Рюмон встал с дивана. Он не мог оставаться на месте. Значит, правда – его дед с бабкой участвовали в испанской гражданской войне.

– В то время, – продолжала Кивако, – и я, и Игараси увлекались левыми идеями и поддерживали довольно тесные отношения с членами парижских антифашистских организаций. Поскольку мы ни от кого этого не скрывали, на нас косо смотрели люди из «Круа де Фё»,[Националистическая лига, созданная в 1927 г. Морисом д’Артуа. Вскоре полковник Франсуа де ла Рок превратил ее в массовую организацию, добившуюся успеха на выборах 1936 г.] несколько раз они нас чуть не линчевали.

– «Круа де Фё»?

– В буквальном переводе это, пожалуй, будет звучать как «Огненные крестоносцы».

«Круа де Фё» – правая фашистская организация, которую основал некий де ла Рок. Много раз, когда нас окружали их люди, супруги Нисимура и их товарищи спасали нас от опасности. Ты слышал, что я была им обязана. Теперь ты знаешь чем – жизнью, не меньше.

Рюмон снова присел на диван.

Он и не думал, что Кивако была в прошлом так тесно связана с его дедом и бабкой.

– Значит, они и по приезде во Францию не оставили свою борьбу? Я имею в виду борьбу с фашизмом.

– Выходит, что так. В сентябре четырнадцатого года эры Сёва,[1939 г.] когда началась Вторая мировая война, супруги Нисимура ушли в подполье. Что касается меня, то я в январе следующего года, то есть пятнадцатого года эры Сёва, вернулась через Америку в Японию. Письмо из Мексики, если мне не изменяет память, пришло уже после войны. Они писали, что, вступив в ряды маки, сражались с нацистской Германией и после войны вернулись в Мексику.

– А где все это время была моя мать? Не могли же они взять ее с собой?

– Я слышала, что твою мать оставили в Мексике на попечение родителей Сидзуко. Сидзуко, кстати, писала о ней в своем письме. Могу показать тебе это письмо, когда ты вернешься.

Невероятно – Ёскэ и Сидзуко Нисимура оставили свою дочь, еще младенца, своим родителям и на протяжении многих лет путешествовали по охваченной огнем войны Европе, сражаясь против фашизма.

Почувствовав головокружение, Рюмон подпер голову рукой.

– Я хотел бы задать вам еще один вопрос. Среди вещей, оставшихся у моей матери от ее родителей, я нашел продолговатый золотой кулон. Он довольно странной формы – состоит из трех соединенных друг с другом треугольников. Вам это ничего не говорит?

– Золотой кулон?

– Да. Понимаете, дело в том, что именно такой кулон всегда носил японский доброволец Сато Таро, состоявший в Иностранном легионе мятежной армии. Я уверен, что супруги Нисимура получили этот кулон от Сато. Если, конечно, исключить возможность того, что Нисимура Ёскэ и Сато Таро – один и тот же человек, а также возможность существования двух одинаковых кулонов.

Кивако вздохнула:

– Какая-то путаная история. А скажи, вообще может быть, что твой дед и этот Сато Таро – один и тот же человек?

– Скорее всего, нет. Если сопоставить описание бывшего дипломата, которому довелось встретиться с Сато, и дедушкину фотографию, получается, что это совершенно разные люди.

– Вот что? Ну, так или иначе, я про этот кулон ничего не знаю. Прости, что не могу тебе помочь.

Рюмон зажал трубку между головой и плечом, взял сигарету и закурил.

– А нет ли кого-нибудь еще кроме вас, кто бы знал моих деда и бабку в то время?