Председатель рекламной компании «Дзэндо» Кайба Кивако, приходившаяся тещей директору информационного агентства Това Цусин Кайба Рэндзо приблизилась к дивану и осторожно села. Ее седые волосы были слегка сиреневыми, к воротнику платья была прикреплена брошь с драгоценным камнем.

Ей, наверно, уже больше семидесяти, но благодаря своей гладкой коже она выглядела намного моложе.

Хамано поспешно запихал трубку в ящик стола и присел на краешек стула рядом с диваном.

Потом заговорил, двигая кадыком:

– Невероятно. Я и думать не мог, что вы и господин Рюмон знакомы.

Рюмон, не зная, как объяснить их знакомство, достал сигарету и закурил.

Кивако взяла объяснение на себя:

– Я хорошо знала его отца. Да и с Дзиро мы знакомы уже… постой-ка… лет десять, не меньше. Мы познакомились незадолго до того, как он поступил на работу в Това Цусин.

– Ах вот оно что. Понятно, понятно, – закивал Хамано.

Как и сказала Кивако, они знали друг друга уже больше десяти лет.

В то время Рюмон как раз заканчивал университет и ломал себе голову, пытаясь решить проблему трудоустройства. Ему ничего не оставалось, кроме как попросить отца, Сабуро, замолвить за него словечко перед Кайба Кивако. Благодаря помощи отца ему удалось получить работу в агентстве Това Цусин, куда новоиспеченных выпускников принимали крайне редко.

Кивако сложила руки на коленях.

– А я тебя увидела, когда ты шел по коридору. Я подумала, что, если сама к тебе не подойду, ты так и уйдешь, не повидавшись со мной. Вот и пришла.

– Я вообще-то собирался потом зайти к вам поздороваться, – сказал Рюмон, хотя ничего подобного у него и в мыслях не было.

Кивако звонила ему два-три раза в год и приглашала пообедать или сходить вместе в театр. Поскольку Рюмон был у нее в долгу, он по возможности не отказывал ей, стараясь, правда, чтобы никто из сослуживцев-журналистов не увидел их вместе. Он считал, что таким образом возвращает ей долг.

Однако со времени их последней встречи прошло больше полугода. Он уже чувствовал, что новая встреча на носу, но чтобы вот так попасться…

– Как отец? – спросила Кивако.

– По-моему, все в порядке. Я с ним давно не виделся.

Кивако нахмурилась:

– А вот это нехорошо. Хоть изредка нужно дома показываться, ты о нем-то подумай.

Рюмон молча погасил сигарету.

Трения у него были не с отцом, а с мачехой, поэтому он редко посещал родительский дом. Так было всегда – с тех пор, как он, поступив в университет, зажил собственной жизнью.

Он старался по возможности не обращаться к отцу за помощью – случай с поступлением на работу был один из немногих. И даже тогда Рюмон решился на этот шаг только потому, что во что бы то ни стало хотел работать журналистом. Если бы не это, он бы ни за что не стал просить отца о помощи.

Заметив его замешательство, Кивако проговорила:

– Оставим это. Послушай-ка, мы давно не ужинали вместе, не составишь мне компанию, а? Ведь у тебя сегодня есть время, правда же?

– Ну, вообще-то, да… – неуверенно ответил Рюмон и сразу же пожалел об этом. Он был не в настроении торчать за столом весь вечер.

Но Кивако уж не обращала внимания на его слова.

– Позвони-ка в «Руайяль», – деловито распорядилась она, обращаясь к Хамано, – и закажи столик на троих.

– На троих?

– Ну конечно. Ты пойдешь с нами.

Услышав ее слова, Хамано вспорхнул со стула, как почтовый голубь, и побежал к столу, на котором стоял телефон.

Десять минут спустя они вышли из здания «Дзэндо» и направились к французскому ресторану «Руайяль», находившемуся на параллельной улице в глубине квартала.

10

Закончились всеобщие выборы, и в город вернулось прежнее спокойствие.

Партия социал-лейбористов хотя и потеряла немало голосов, все же смогла закрепить за собой больше половины мест в верхней палате парламента.

В тот день погода с утра стояла пасмурная.

Ханагата Риэ вышла из писо на улице Принсипе, собираясь отправиться в университет. Обычно она пересекала площадь Каналехас и пешком добиралась до одной из станций второй линии метро – «Севильи» или «Соль».

Однако в этот раз, едва выйдя на улицу, она передумала и пошла к площади Санта-Ана

– то есть в сторону, противоположную Каналехас.

С того дня, когда был убит Хулиан Ибаррагарре, ходить в университет стало ей почему-то в тягость. Чтобы выйти на площадь Каналехас, хочешь не хочешь, но надо было пройти мимо места, где случилось убийство. Ей становилось тошно, даже когда она шла по тротуару на противоположной стороне улицы, А после того как в двух шагах от места преступления ее сфотографировал Понсе, она еще больше укрепилась в своем желании держаться оттуда подальше.

Риэ вышла к площади Санта-Ана и заглянула в кафе, в котором на днях была вместе со следователем Барбонтином. Она решила посидеть здесь, немного развеяться, а потом пойти к станции «Соль» другой дорогой.

Присев у барной стойки, она заказала кафе кон лече.[Cafe con leche (ucn) – кофе с молоком.]

У нее была еще одна причина для расстройства.

После убийства Ибаррагирре однокурсники почему-то стали ее сторониться. Не то чтобы у нее были там близкие друзья, но все студенты-иностранцы, с которыми она раньше вместе ходила в кафе и рестораны, стали под разными предлогами избегать ее.

Ей казалось, что они держат дистанцию, так как откуда-то узнали всю правду об убийстве. Быть может, все это было лишь плодом ее воображения, но другого объяснения ей в голову не приходило.

В группе иностранных студентов немало было и японцев. Они в основном были моложе ее и всегда держались несколько обособленно от других студентов. Риэ так и не привыкла к разнице в возрасте, а также к их замкнутости, и отношения с ними обычно ограничивались простым приветствием. Теперь сближаться с ними ей тем более не хотелось.

Убийство Ибаррагирре сильно повлияло на ее жизнь, и внешне и внутренне. К двум замкам на двери в квартиру она прибавила третий – из осторожности. Не раз и не два, идя по улице, она вдруг застывала на месте – ей казалось, что она снова видит того мужчину в черном плаще.

Чуть подальше, у барной же стойки, сидел человек в кожаной охотничьей кепке и пил пиво. Он оторвался от газеты и искоса разглядывал Риэ.

Вначале она решила не обращать на него внимания, однако вскоре его взгляд стал назойливым, и Риэ осуждающе посмотрела на него.

Тот заморгал и протянул ей газету.

– Эта женщина тут, на фотографии, это не вы случайно?

У нее перехватило дыхание.

В правом верхнем углу газеты была напечатана ее фотография.

Она торопливо перевела глаза на название газеты: «Ла Милития». Газета того самого пройдохи журналиста.

– Дайте мне посмотреть, – сказала Риэ и почти вырвала у него газету из рук.

В глазах заплясал отпечатанный крупным шрифтом заголовок:

«ГАЛ орудует снова?»

Затем шел текст:

«Из заслуживающих доверия источников поступила информация, что Хулиан Ибаррагирре

– жертва убийства, произошедшего на днях на улице Принсипе, – был террористом группировки ЭТА. По сообщению свидетелей убийства, перед смертью Ибаррагирре произнес слово „ГАЛ”, и поэтому можно с уверенностью предположить, что он был приговорен к смерти и убит именно этой преступной организацией.

ГАЛ на некоторое время прекратила свои акции – после того, как выявился факт, что руководил ею заместитель начальника полиции города Бильбао – Амед. Однако все указывает на то, что она возобновила свою деятельность, начав с убийства Ибаррагирре.