Дальше у психолога была своя задача. Дельфинов он исчерпал, надо было срочно переходить к геме любви. Естественный переход таков: дельфины не рыбы, но и не люди. Процесс сосуществования поколений у них совсем другой. В четыре года у матери-дельфинихи появляется дельфиненок.

В этом месте рассказа возле столика стояло уже четыре женщины. Их подозвали жестами.

С темой любви все обошлось хорошо. Затем психолог перешел к теме «путешествия». Эта тема, территориально-пространственная, была выбрана не случайно. Место работы официанток – аэропорт. Люди приезжают, уезжают, рассказывают разные истории – ветер странствий, так казалось психологу, не может не волновать всех имеющих хоть отдаленное отношение к полетам.

Тут-то, выражаясь профессиональным языком, произошел сбой. Все эти женщины были женами, матерями, сестрами тех, кто летал или обслуживал Аэрофлот, – летчиков, механиков, штурманов. Они были слишком тесно связаны с тем, что условно проходило под рубрикой «путешествия». Трансляция превратилась в собеседование, они уже рассказывали ему разные истории. Правда, психолог сумел повернуть беседу в русло острова Пасхи, гигантских статуй, загадок межконтинентальных связей. И сделал это, видимо, удачно. Так как к концу разговора (а к концу разговора, заметим в скобках, уже светало) возле столика сидело шесть (!) женщин.

В целом эксперимент подтвердил факт трансляции. Но не это было главным для нашего психолога. Его интересовало другое: неужели в жизни этих женщин самым важным были дельфины, остров Пасхи, рассказ о любви в Японии, где мужья и жены бьют друг друга в строго заданной позе, подушками строго определенного размера?

Что стоит за этим ночным разговором? Каковы психологические механизмы такого рода «предмета общения»? Почему предмет общения так часто отличен от конкретных профессиональных, экономических, возрастных причин?

Но, с другой стороны, почему мы решили, что все эти темы далеки от человека?

И тут, чтобы легче разобраться в истоках нашей страсти к такого рода историям, мне хочется напомнить еще одну.

Известно, что в Новом Свете до прихода европейцев не знали колеса. Есть нечто глубоко странное и неестественное во всем этом: прекрасно сохранившиеся дороги, построенные неизвестно для чего. Ни для чего, чтобы по дорогам тащить волокуши. И вот археологи при раскопках находят детскую игрушку – повозку с колесиками! Какой тут поднимается шум!.. Трезвые люди считают, что никакого события не случилось: игрушка завезена позднее. Археологи, настроенные более романтически, возражают: «Нет, она, древняя, подлинная».

Почему бы и нет? Ведь каждый год появляются все новые сообщения, где снова и снова дебатируется вопрос, кто же первым приплыл в Америку – викинги, японцы, финикийцы, египтяне? «Допустим, было так,- говорят археологи-оптимисты,- в незапамятные времена какой-то корабль прибило к берегам Нового Света. Корабль разбился, матросы осели на новой земле, женились на индианках. И вот какой-то стареющий матрос – финикиец, японец, викинг – какое это имело значение?- сидя на берегу океана и вспоминая родину, куда ему уже больше никогда не вернуться, слепил своим детям игрушку – повозку с колесиками».

Но тут же выскакивает до глупости простой вопрос. Если он вылепил игрушечное колесо, то почему бы ему не сделать настоящее, зачем же мучиться, таскать волокуши? Видите? Значит, игрушки не было? И корабля никакого не было, и бородатого матроса не было.

– То есть как не было?

В этот самый миг, сами того не замечая, в спор включаемся мы, непрофессионалы. Наши непрофессиональные эмоции. Мы даже начинаем обижаться. Нам хочется, чтобы так было. И наше воображение вовсю работает дальше.

– А сооружения в Мексике, так похожие на египетские пирамиды? А Атлантида? А загадка острова Пасхи?

Почему нам так смертельно хочется всего этого? И чтобы дельфины разговаривали, и чтобы на Атлантиде когда-то жили люди. Ведь, давайте признаемся, если бы выяснилось точно и определенно – Атлантида была,- мы бы по-настоящему обрадовались только в одном случае: если бы там нашли остатки человеческой цивилизации. Нам нужна повозка с колесиками, а не ящеры 23-метрового роста, хотя ящеры такой высоты, бесспорно, примечательный факт и его тоже стоит обсудить. Но не так страстно: они же ящеры, а мы люди.

А пришельцы? А каналы на Марсе?

Откуда в нас эта тяга ко всему новому, неоткрытому, неизвестному? Даже не тяга. Потребность.

На радость всему миру выплывает в свои знаменитые плавания «Ра». Все следят и ловят подробности. Как у Хейердала там все происходит, на его «Ра»? Происходит все здорово! Это заслуживает отдельного психологического разбора. Хейердал – интуитивно блестящий психолог-практик. У него железные правила, у него традиции, у него система «табу»: о чем когда не говорить. Он знает: из ста шагов к цели самый трудный 99-й, потому что уже виден сотый.

Наконец «Ра» у цели.

«И король прижимает седого путешественника к колючей от звезд груди».

Мир рукоплещет.

Да почему, в конце концов? Ну приплыли они. И что это доказывает? Ровным счетом ничего. Серьезные ученые вообще относятся ко всем этим гипотезам недоверчиво. А абсолютному большинству человечества просто должно быть наплевать, как там все на самом деле.

И вот ночной ресторан, усталые, замученные женщины, ситуация, меньше всего располагающая к разговорам о дельфинах, об острове Пасха, о «Ра».

Почему всем так хочется, чтобы это было, чтобы был Контакт, чтобы было Общение?

Кто-то сказал, что ребенок задает свои «почему» не потому, что хочет узнать ответ: ему нужно, чтобы с ним разговаривали. Нам, людям, тоже хочется, чтобы с нами разговаривали – через тысячелетия, через океаны, через галактики. Вот, говорят, Колумб и его команда плыли в Америку за золотом, за драгоценностями. Все правильно. И вели себя многие «открыватели» ужасно – резали, грабили, истребляли. Но когда они плыли, им наверняка хотелось увидеть огромные города, стены, обложенные золотом. Мир иной, но мир человеческий.

Откуда это отчаянное стремление найти себе подобных? Это чувство одиночества?

С детства мы боимся оставаться долго в пустой комнате, в пустом доме. Мы боимся пустых городов. (Помните пустой, вымерший город в фильме Бергмана «Земляничная поляна»?) Мы боимся пустых континентов. Мы не хотим пустой вселенной.

Это начинается еще с детства – страх темноты, страх темных лестниц, страх одиночества. В раннем детстве мы постоянно пытаемся преодолеть одиночество в разговоре со взрослыми, в игре со сверстниками, с воображаемыми собеседниками, с игрушками.

Человек в своей жизни играет множество ролей: роль ученика и учителя, роль студента и роль профессора, роль покупателя или продавца, роль больного и роль здорового. В каждой из этих ролей есть свои правила, их надо соблюдать, чтобы жить в обществе.

Наша первая роль – роль ребенка. И хотим мы того или нет, кто в большей мере, кто в меньшей, мы продолжаем играть эту роль. Мы пытаемся сбросить с себя эту роль, «преодолеть в себе ребенка».

Но наша первая роль в нас живет. Даже подавленная, даже, казалось бы, исчезнувшая совсем. И потому нам не может быть неинтересно, что сказал дельфин в ответ на окрик профессора Лилли: «Stop talking!». Неужели «о'кэй!»? Не может быть!

И еще одно обстоятельство. Человек вырастает в семье. Из двух человек эта семья или из десяти – неважно. Важно, что первые представления о мире складываются как представления о семье, о коллективе. И это представление тоже остается. На всю жизнь. Неосознанное. Представление о своей планете как о большой семье. А если это семья, то ведь так хочется, чтобы все в ней общались между собой. И плывет «Ра», и вроде бы доказывает: да, общались.

Но тут легко возразить. Современный человек, утомленный сутолокой цивилизации,не страдает от одиночества, а мечтает о нем. Он мечтает уйти от людей. И уходит в океан, в дельфинов, в занимательную проблему того, как размножаются бегемоты, кенгуру или птички колибри. Человек уходит. Но как много в этих уходах от нашей самой первой роли!