Медленно тянулись батареи, роты. Бойцы по грязи волокли пулеметы, минометные плиты, впрягались в упряжки батальонных, полковых и дивизионных пушек. Где-то, когда-то я видел нечто подобное. Да, сорок первый год, окружение, припятские болота…

Полковник остановил одно отделение.

— Давайте поглядим, что у вас в вещмешках. Солдаты вытряхивали на расстеленную плащ-палат содержимое «Сидоров».

— А впрямь, товарищ полковник, много лишнего, — радостно удивился молодой паренек с красным шрамом на щеке. — Ну на кой ляд сухари или там консервы. Лучше возьмем лишних гранат парочку либо снарядик для семидесятишестимиллиметровой.

Нет, это были бойцы сорок четвертого года — года широкого наступления!

Докладывая генералу Ватутину о марше дивизии, я рассказал и о бойце со шрамом, о том, как люди вместо продуктов брали боеприпасы и, отказываясь от отдыха, шли к передовой.

— Солдат понял цену времени в наступлении, а уж коль понял, то сумеет дорожить им, — услышал я в ответ.

«Студебеккеры», застрявшие на пути от Погребища к Монастырищу, лишь в мае по подсохшим дорогам догнали армию у Черновиц.

Что ни день, мне приносили «красные бумажки», адресованные Кириллову, шифровки, которые по довоенной традиции печатались на красной бумаге. «Кириллов» — одна из моих условных фамилий, употреблявшихся в целях военной конспирации. Чаще всего шифровки содержали просьбы о ГСМ и боеприпасах, особенно о подкалиберных снарядах. Подкалиберных мы получали лишь 10 процентов к общему количеству снарядов. А спрос на них, пробивающих броню, очень велик.

Снабжение, снабжение, снабжение — об этом говорим на заседаниях Военного совета, на совещаниях с командирами и политработниками. Автотранспорт бессилен. На снабжение переключились эвакороты со своими тягачами безбашенными танками и тракторами. Эти тягачи воло- кут огромные самодельные сани, уставленные ящиками и бочками. На металле бочек выдавлены латинские буквы. Захваченные в Казатине склады тары пришлись кстати. В них мы поживились не только бочками, но и емкими контейнерами для горючего, удобными канистрами.

Гитлеровцы, снаряжая вермахт к войне, неплохо позаботились о различных видах тары. И сейчас, когда успех склонился на нашу сторону, мы пользуемся этой немецкой предусмотрительностью.

Среди шифровок обратила на себя внимание подписанная непривычной для меня фамилией Потоцкий. Лишь недавно в одну из бригад корпуса Гетмана прибыл начальником политотдела подполковник Потоцкий. Ночью на ходу он представился и после короткой беседы (я должен был вот-вот уехать) отправился в бригаду.

Новый начальник политотдела в первой своей шифровке просил срочно прислать душ и дезинфекционную камеру.

Отправляясь в корпус Гетмана, я намеревался побывать и у Потоцкого. Ехал туда спустя два дня после совещания в штабе фронта, на котором мы впервые услышали давно ожидаемую новость: окружение корсунь-шевченковской группировки завершено!

Как только кольцо замкнулось, немцы, судорожно напрягая силы, бросились на прорыв. 4 и 5 февраля они отчаянно пытались разорвать стальной обруч. Атаки не стихали ни днем ни ночью.

Из частей нашей танковой армии только группа Гетмана находилась на внутреннем обводе. Ей основательно досталось в эти дни.

Командный пункт Гетмана километрах в трех от передовой. Офицеры сидят в тесном низком погребе. Под ногами хрустит картошка. Пахнущие рассолом бочки из-под квашеной капусты заменяют скамейки и стулья. Низкий потолок не дает Гетману выпрямиться. Он стоит, ссутулив широкие плечи, пригнув голову, и курит. Из расползающейся цигарки сыплется табак. Андрей Лаврентьевич некурящий, табаком он балуется лишь когда нервничает. Толстыми, плохо гнущимися пальцами неумело сворачивает нескладные самокрутки.

— Левее нас становится еще один танковый корпус, сообщает Гетман, — фронт уплотняется. Скоро немцам «котле» крышка. Прошу помнить, что при передаче позиций возможны контратаки противника.

После Гетмана говорит начальник политотдела корпуса генерал Орлов. Говорит тихо, значительно, каждое слово у него выверено.

Прежде чем закончить совещание, я знакомлю присутствующих с текстом обращения к командованию окруженной вражеской группировки:

«Во избежание ненужного кровопролития, мы предлагаем вам принять следующие условия капитуляции:

1. Все окруженные немецкие войска во главе с вами и с вашими штабами немедленно прекращают боевые действия.

2. Вы передаете нам весь личный состав, оружие, все боевое снаряжение и транспортные средства, а также всю технику неповрежденной.

Мы гарантируем всем офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или в любую другую страну по личному желанию военнопленных.

Всему личному составу сдавшихся частей будут сохранены военная форма, знаки различия и ордена, личная собственность и ценности, а старшему офицерскому составу, кроме того, будет сохранено и личное оружие.

Всем раненым и больным будет оказана медицинская помощь.

Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам будет обеспечено немедленное питание.

Ваш ответ ожидается к 11:00 9 февраля 1944 г. по московскому времени в письменной форме через ваших личных представителей, которым надлежит ехать легковой машиной с белым флагом по дороге, идущей от Корсунь-Шевченковского через Стеблев на Хировка.

Ваш представитель будет встречен уполномоченным русским офицером в районе восточной окраины Хировка 9 февраля 1944 г. в 11 час. 00 мин. по московскому времени.

Если вы отклоните наше предложение сложить оружие, то войска Красной Армии и Военно-Воздушного флота начнут действовать по уничтожению окруженных ваших войск, и ответственность за их уничтожение понесете вы».

Документ непривычен для нас. Там, где раньше бывала 1-я танковая армия, командованию не приходилось обращаться к противнику с такого рода предложениями.

— Вдруг да сдадутся, — неуверенно произносит кто-то.

— Как же, держи карман, — мрачно перебивает Гетман.

— Рассчитывать на сдачу трудно, — продолжаю я, — однако даже если есть один шанс против ста, надо предлагать капитуляцию. Нам известно, что Гитлер специальным приказом запретил сдаваться, обещал выручить из «котла». И пока что немцы выполняют приказы фюрера…

Неподалеку с тяжелым грохотом рвутся один за другим снаряды. Со стен погреба сыплется земля.

— Уразумели? — спрашивает Гетман.

После совещания мы втроем — Гетман, начальник политотдела корпуса Орлов и я — завтракаем. Одна из бочек поставлена на попа, застелена газетой. В котелках дымится пшенная каша с кусочками обжаренного сала.

— Надоела хуже тещи, — жалуется Гетман. — Пшено та пшено… В мотострелковую бригаду новый начполитотдела прибыл с ясновельможной фамилией. Как его, Орлов?

Орлов подул на ложечку, пожал плечами.

— Так тот начальник придумал у крестьян пшено на картошку менять. Не дурак мужик…

— Лучше бы занимался вопросами партийно-политической работы, — поморщился Орлов. — Пусть бы каждый свои обязанности исполнял, больше бы толку было.

— Что верно, то верно, — быстро согласился Гетман. — Только я по простоте полагаю, сытый солдат лучше агитацию воспринимает, а главное — крепче воюет.

— Не наша философия, — сурово вставляет Орлов. — Наполеон так рассуждал, путь к сердцу солдата лежит через желудок. Советский боец должен быть сознательным и идейным, независимо от условий.

«Добивая» кашу, я поглядываю на Орлова. Знаю его почти полтора десятилетия. Когда-то вместе учились. Потом встречались на сборах, совещаниях. Степан Митрофанович звезд с неба не хватал, но работал старательно. Года за три до войны неожиданно для нас, издавна помнивших его, стал быстро продвигаться по службе. После боев на Курской дуге, будучи в Москве, в коридоре ПУРа, где толпились ожидавшие назначения политработники, я нос к носу столкнулся с Орловым.

— У тебя есть какая-нибудь должность? Возьми хоть на роту, — взмолился Орлов.