— И вот закончила наконец. Скучища там жуткая!
— Как же ты попала к штабу ГМЧ? — спросил Яновский. — Случайно или специально пришла?
— Если по-честному, то специально, Владимир Яковлевич.
— Ах, да! Ведь у тебя тут старый знакомый — Рощин, — вспомнил Яновский.
Людмила вспыхнула:
— От вас не ожидала, Владимир Яковлевич!
— Ну, не сердись! А что плохого, если бы ты действительно шла к Рощину? — Яновский смотрел весело и лукаво. — Что брови насупила? Глазища так и горят!
— Я в полк хотела обратно, вот что! — выпалила Людмила. — Думала обратиться прямо к генералу. Третий день его караулю, все никак не поймаю, а внутрь не пускают. Наставили идолов! И тут вы подъехали… — Её сердитое лицо вдруг осветилось радостной улыбкой, — к счастью!
Капитан 2 ранга, сидевший рядом с шофёром, обернулся назад и тоже улыбнулся. Это бывало с ним не часто.
Машина шла полным ходом по гладкому шоссе. Арсеньев торопил водителя. Ему хотелось прибыть в часть ещё дотемна, чтобы успеть подготовиться к выходу на передовую. Мимо промелькнули дома и сады станицы Северской, дробно прогрохотал мост над речкой Убинка. Коротенький «виллис», подпрыгивая, мчался вслед за солнцем, которое опускалось все ниже. Вот проехали уже Ильскую, Холмскую, Ахтырскую. Шоссе перерезало обширную станицу Абинскую. Суровой шапсугской зимой эта станица, находившаяся на расстоянии каких-нибудь пятнадцати километров от переднего края, казалась недостижимой. Теперь её проскочили без остановки. Солнце уже село, когда «виллис» остановился в густом лиственном лесу, где размещался полк моряков. Командир и начальник политотдела скрылись в штабной палатке, а Людмила вдруг поняла, что у неё-то, собственно, нет места в полку. В санчасти — чужие люди, и потом какое она сейчас имеет отношение к медицине?
Вокруг не было ни души, кроме часового у штаба, который приветствовал Людмилу по-ефрейторски, как высокое начальство. Но Людмиле было не до шуток. Больше всего она боялась встретить Земскова. Этой встречи она ждала много месяцев, потом специально уехала, чтобы не видеть его, а сейчас Андрей мог попасться на каждом шагу.
Людмила инстинктивно поправила волосы, обдёрнула гимнастёрку и пошла по широкой просеке между деревьями. Просека вывела её на большую поляну. Здесь в полумраке девушка увидела знакомые силуэты автоматических пушек с поднятыми вверх тонкими стволами.
— Кто идёт? — окликнул её часовой.
Она, не задумываясь, назвала своё имя, будучи уверенной, что все в полку её знают.
— Стой! — скомандовал часовой. Это был новый боец, попавший в полк уже после прорыва в предгорьях. Из шалаша, крытого ветвями, вышел офицер. Людмила сразу узнала его:
— Володька, хороший мой! Как я соскучилась по вас по всех! А возмужал, здоровый какой бугай! А помнишь, какой был несчастный в Шапсугской?
Она засыпала его вопросами, не давая сказать ни слова. Из землянок и шалашей вышло несколько бойцов. Людмила встречала каждого радостным восклицанием:
— Писарчук! Тютькин! Гришин! До чего ж здорово, что я снова в полку!
По соседней просеке прошумела машина. Кто-то из бойцов сказал:
— Разведка прошла. Дело будет.
Людмила посмотрела в ту сторону, откуда донёсся шум мотора, но не увидела ничего, кроме тёмных ветвей.
В маленькой палатке Сомина при свете коптилки из 37-миллиметровой снарядной гильзы — обычное фронтовое освещение — Людмила заметила на Сомине лейтенантские погоны с двумя звёздочками. Это вызвало новый взрыв восторга:
— Ты так, пожалуй, до маршала дойдёшь!
Напоив гостью остывшим чаем с наперчённой консервированной колбасой, Сомин уложил её отдыхать на своём месте и отправился спать к матросам. Людмила задула коптилку, блаженно вытянулась на свежих листьях, покрытых соминской щинелью.
Сон уже подступал к её отяжелевшим векам, когда снаружи раздался окрик: «Боевая тревога!» — и ожил, зашумел тихий лес. Замелькали трехцветные фонарики, загудели десятки моторов. Ломая сучья, громоздкие боевые машины выкатывались на дорогу и тут же исчезали в майской росистой темноте.
2. НА МЁРТВЫХ ЯКОРЯХ
Майская ночь коротка. Арсеньев беспокойно поглядывал на светящийся циферблат часов. До рассвета полк должен был так устроиться на огневых позициях, чтобы противник не заметил никаких изменений в степи. За последние полтора года капитану 2 ранга приходилось вести бои в самых различных условиях: в степи и на водных рубежах, в ущельях и на перевалах. Во всех случаях он решал задачу с помощью манёвра. Даже в Шапсугской, в узком пространстве между гор, можно было выдвигать вперёд и оттягивать назад боевые установки по мере надобности. Арсеньев мастерски использовал эту возможность. Потери в личном составе всегда были относительно невелики. Сейчас предстояло нечто новое. Много дней, а возможно и месяцев придётся провести в совершенно открытой степи, которая отлично просматривается с высот, занятых противником. Пока фронт не будет прорван, нечего и думать о маневрировании. Здесь нужно зарыться в землю, стать на мёртвые якоря и не трогаться с места, несмотря ни на какой огонь.
Матросы рыли укрытия. Для каждой боевой машины копали глубокие аппарели. Рядом — щели для расчётов, ниши для боезапаса, небольшие окопчики, в которых будут находиться командиры дивизионов.
Лопаты безостановочно поднимались и опускались, выкидывая жирную землю, переплетённую крепкими корнями степной травы, уже успевшей пожелтеть и поблекнуть за первые недели мая. Кроме этой травы, не было никаких других средств маскировки. Куски дёрна, влажные от росы, складывали рядом, чтобы прикрыть ими оголённую почву.
Арсеньев подошёл к одному из орудийных расчётов. Аппарель здесь уже была готова. Боевая машина осторожно вкатилась в неё по пологому спуску, погрузившись вместе с кабиной. Над землёй виднелись только спарки, на которых лежали светлые снаряды. Их прикрыли маскировочными сетями и забросали травой.
— Глубже ройте щели для личного состава! — тихо сказал Арсеньев командиру батареи Баканову.
— Есть рыть щели поглубже, — шёпотом ответил Баканов.
Младший лейтенант Шацкий, который недавно возвратился из госпиталя, работал вместе с матросами. Сноровка кочегара пригодилась. Шацкий переходил от расчёта к расчёту. Он не говорил почти ничего. Молча отбирал лопату у того, кому было трудно, и показывал, как надо выбрасывать землю, чтобы тратить поменьше сил.
— Дай лопату! Смотри! Понял? Делай, как я.
Бесшумная работа продолжалась уже много часов. Матросы скинули гимнастёрки. Мокрые спины приятно обвевал ночной ветерок. Хрупкая, непрочная тишина стояла в степи. Только время от времени коротко посвистывали пули, долетавшие из траншей противника. На западе вспыхивали и рассыпались ракеты.
Арсеньев пошёл дальше. Дивизионы располагались широкой дугой на значительном расстоянии друг от друга. До рассвета оставалось не более часа, когда командир полка вернулся на командный пункт. Здесь на вершине холма уже был оборудован блиндаж в три наката. Чуть пониже размещался блиндаж радистов. Арсеньев приказал связаться с полковыми тылами. Они оставались в том самом лесу, километров за десять от передовой, откуда полк пришёл на этот рубеж.
В телефонной трубке раздался голос Людмилы: «Передайте восьмидесятому: Ропак выехал к вам».
Радист поднялся на командный пункт и передал эту короткую фразу Арсеньеву. Командиры дивизионов, которые пришли с докладом о готовности своих подразделений, встали при этом известии.
— Через четверть часа боезапас будет здесь, — сказал Арсеньев, — встречайте. Соблюдать полную тишину. Напоминаю: начало артподготовки в пять ноль-ноль.
В пять чясов без одной минуты Арсеньев вышел из блиндажа. Утренняя свежесть ещё властвовала над степью. Бархатный шмель гудел над цветком, перенесённым вместе с дёрном на перекрытие блиндажа. Гудение шмеля, легчайший шелест трав — и больше ни одного звука. Впереди — только холмистая равнина. Сзади — довольно далеко — обгорелые трубы станицы Крымской.