Алина снова так свято верила в свою историю, что забывала о том, что придумала ее — с начала до конца. «Но это ведь действительно так: если он — часть меня, значит, имеет право на то, чем я владею! Не оставлю же я великолепную часть собственной души без средств к существованию. И он ведь действительно сын моего отца: не его биологическое тело — но дух». Эти мысли смешили Алину, и она пообещала себе пересказать их Люсьену, чтобы они могли повеселиться вместе. Он уже так глубоко запустил лапу в украденные чужие сбережения, что ему пора начать беспокоиться о своем будущем. Ее соображения успокоят его. Обеспечить будущее младшего брата — долг каждой сестры, и она его исполнит.

Пообедав, разобрав чемодан и разложив вещи по местам, Альбер, отчаянно зевавший из-за смены часовых поясов, но знавший, что несвоевременным сном дела не поправишь, предложил прогуляться: он надеялся, что свежий воздух и движение помогут ему продержаться. Они решили отправится в лес. Едва отойдя от площади Константена Менье, Алина почувствовала, как в ней растет напряжение, и на сей раз она его опознала: та же темная страсть в буквальном смысле слова выпихнула ее из квартиры в прошлое воскресенье. «Мне его не хватает! — сказала она себе. — Мы расстались утром, а мне его уже не хватает!» Она подумала, что наверняка увидится с ним назавтра в полдень, но вечер, но ночь, но утро казались ей бесконечными пустынями, и сердце ее сжалось. «Не могу же я жить вместе с ним!»

Поль Рено вернулся в понедельник вечером; он был очарован своим юным канадцем и каждые десять минут хвалил себя за то, что совершенно не думает о Люсьене. Он хорошо спал, работал в спокойном ритме, не стал возвращаться домой, чтобы поужинать, потому что шел на концерт, и лег спать, довольный собой. По всем этим причинам его сердце бухнуло, как сумасшедшее, когда в среду, в семь вечера, раздался звонок в дверь, которого он якобы не ждал.

— Хороший был уик-энд? — спокойно спросил он.

— Великолепный! В кругу семьи, — ответил Орланда, мысленно отсалютовав Алине.

Хорошо воспитанный человек, уверяющий себя и других, что не желает длительной связи, не задает вопросов о семье!

— А я ездил в Париж — походить по выставкам.

Поль уже понимал, что канадское приключение, пусть даже с таким коренастым и «мохнатым» парнем, как тот средиземноморец, — ничто в сравнении с невероятным обаянием прелестного Люсьена.

Разлучившиеся впервые после четырех ночей, проведенных голова к голове, Алина и Орланда плохо спали. Она быстро поняла почему, встала и заметалась по квартире, он же удивился, решил, что это, наверное, несварение, и в час ночи бесшумно вылез из постели любовника. Он вынес свои вещи в гостиную, оделся… Но куда пойти среди ночи? Квартира на улице Малибран наводила на него ужас, на новом месте он обустроится только в следующий понедельник, а мысль о гостинице внушала отвращение. Он все-таки вышел и немедленно почувствовал растерянность. «Почему я не остался?» Он вздохнул и понял, что ноги сами несут его на площадь Константена Менье, но там был Альбер! На его месте! В его постели! Он попытался поиронизировать над собой, вынужден был сознаться, что чувствует себя несчастным, как ребенок, потерявшийся в незнакомом городе, и ужасно расстроился: разве он не счастливейший из беглецов? Неужели он поддастся… поддастся чему? Мысль промелькнула по краю сознания так быстро, что он не успел разобрать ее, осталась зарубка в памяти.

Тем не менее он не мог топтаться в нерешительности на тротуаре — следовало либо отправиться в гостиницу, либо спать на улице. Он увидел себя спящим на скамейке в сквере под окнами Алины на манер робкого воздыхателя и понял, что уже отправился в путь.

Алина металась между просторной гостиной и столовой, спрашивая себя, куда может завести это их безумие.

Орланда все ускорял и ускорял шаг, не в силах противостоять побуждению, толкавшему его в спину, и чувствуя ярость.

Она стояла у окна, уставившись на угол улицы Роденбах и площади. «Кажется, я его жду», — говорила она себе в изумлении и тут увидела, как он, совершенно запыхавшись, вылетел из-за угла. Она сделала глубокий вдох. Сколько времени она задерживала дыхание? Орланда подошел, поднял глаза к окнам квартиры на четвертом этаже. Алина открыла створку, свесилась вниз. Он остановился, увидел ее, ночь была такой тихой, а улицы такими пустынными, что шепот молодого человека донесся до нее совершенно отчетливо:

— Я не знаю, куда мне пойти!

— Входи.

Она побежала в вестибюль, к двери, выходящей на улицу Мольера, нажала на кнопку кодового замка.

Орланда вошел, бесшумно поднялся по лестнице, она спустилась, и они встретились на полпути. Алина сдержала порыв, толкавший ее к молодому человеку, и они остались стоять лицом к лицу, одинаково удивленные.

— Ты не можешь здесь оставаться, — сказала она.

Он застонал:

— Да знаю я, знаю! Я и пришел-то сюда не нарочно!

Свет погас.

Алина поднялась на несколько ступенек, на ощупь нашла выключатель. Они переглянулись — испуганные, потрясенные.

— Я не хочу идти на улицу Малибран.

— Значит, остается гостиница.

Она все еще держалась за выключатель, он положил свою ладонь поверх ее руки. Они были так смущены и обескуражены, что действовали совершенно машинально: Алина потянулась к нему лбом, Орланда наклонил голову. Как только они соприкоснулись, вернулась способность соображать.

— Я поселюсь в гостинице, не сомневайся, — сказал он. — Но мне нужно…

Он не закончил фразу. Им не нужно было ничего говорить, каждый подпитывался от другого, покой снизошел на них. Они постояли так еще некоторое время — неизвестно сколько, окутанные коконом нежности, восстанавливая утраченное единство. Потом они расцепились, улыбнулись, Алина пошла наверх, Орланда ушел, и каждый заснул, как младенец.

Алина проснулась свежей и бодрой. Позавтракала с аппетитом, ушла из дома в прекрасном настроении и вспомнила об Орланде, только попав на авеню Уинстона Черчилля и увидев благородные старинные особняки: он рассказывал ей о своем визите в один из них, но она не знала точно, в каком именно находится та удивительная библиотека. Ею овладело ощущение такой нежной и ясной благостности, что она улыбнулась. «Должно быть, мне приснился чудный сон», — сказала он себе и увидела, как они стоят на лестничной клетке — лоб ко лбу — и она щелкает туда-сюда выключателем. Алина не сразу осознала, что это был не сон.

В своем номере в гостинице молодой человек медленно выныривал из сладкого сна. Он пообещал себе, что пойдет на улицу Малибран только в следующее воскресенье, чтобы собрать чемодан. Несколько дней поживет кочевником, потом обустроится: перевезет на грузовичке кровать и новый матрас, пройдется по магазинам подержанных вещей и выберет стол и шкаф. Орланда мысленно составил список необходимых вещей: электрическая плитка, кастрюльки, посуда и кухонные полотенца. Когда Алина начала жить своим домом пятнадцать лет назад, она позволила Мари обеспечить ее всем, что необходимо девице из семьи Берже: бабушкино столовое серебро, постельное белье с монограммами от другой бабушки: у Орланды не было ничего, и он все выберет сам. Порастрясет денежки Люсьена Лефрена! «Я должен зарабатывать на жизнь!» — сказал он себе и ухмыльнулся с веселым бесстыдством, вспомнив решение денежной проблемы, невольно подсказанное ему Полем Рено. Идея поставить секс на службу математике показалась ему столь изысканно-непристойной, что он, в который уже раз, порадовался своей новой сущности.

Мысль о сбережениях бедного Люсьена заставила меня вспомнить об Анни. Мадам Лефрен умерла в субботу, но из-за пасхального понедельника все отложилось, и ее хоронят только сегодня. Все усилия Жерара оказались напрасны — ее сына не нашли и не смогли предупредить, так что бедняжка Анни горевала бы на кладбище одна, если бы сердобольная Мари-Жанна не составила ей компанию. Накрапывает дождь. Анни держится очень прямо, она не плачет. Орланда, завладев Люсьеном, украл брата у сестры и любовника у Мари-Жанны, он не знает, что в каком-то смысле спровоцировал смерть госпожи Лефрен, а если бы и знал, его бы это оставило равнодушным, возможно, он даже похвалил бы себя за то, что освободил несчастную Анни… А ведь это не так. Судьба девушек, обремененных матерями с дурным характером, трагична: если им удается выработать в себе здоровое безразличие, их обвиняют в бессердечии, если же они до конца хранят преданность тираншам — называют мазохистками. Анни стала пленницей своего чувства вины за то, что ненавидела мать, заслуживавшую ненависти, и ее не спасет смерть этой женщины. Она посвятит себя страдающим людям: окажись мы здесь случайно лет эдак через двадцать, увидим располневшую холостячку: она живет на жалкую зарплату и ее пробирает нервный тик при виде бутылки виски.