— Подумаешь! Кровать-то, вот она.

Они улеглись бок о бок под широким пуховым одеялом, громко рассмеялись еще пару раз и уснули.

А в Руасси Альбер с грустью констатировал: «Я был прав: на кухне Ренье — профан».

На авеню Лепутр Поль Рено думал о Люсьене Лефрене. У него не было ни малейшей возможности связаться с молодым человеком, и он совершенно отдавал себе отчет в том, что хочет его дождаться. «Альтернатива проста, — сказал он себе, — я могу уступить тому, что всегда отвергал, надеяться, сторожить звонки — в дверь и по телефону, скрипеть зубами от разочарования, если это не он, изображать удивление и скрывать радость от его прихода… или бежать». Страх оказался таким сильным, что Поль не колебался: он бросил бритву и рубашку в дорожную сумку, сумку кинул в машину и пустился наутек. Париж или Амстердам? Грузовик мешал ему повернуть налево, и выбор свершился сам собой — направо, в Париж. При въезде на автостраду голосовала толпа молодых людей, и Поль посадил в машину смуглого красавчика. Судя по жгуче-черным волосам, он явно был уроженцем Средиземноморья, так что Поль, услышав первые произнесенные им слова, несказанно удивился густому канадскому акценту.

Сколь бы умелы ни были специалисты, «отлучение» мамаши Лефрен от бутылки прошло не слишком удачно, и теперь она задыхалась в палате интенсивной терапии. Анни, сидевшая рядом, смотрела, как душа матери выбирает между жизнью и смертью, и копила злобу на брата.

Мари-Жанна, впавшая в уныние по причине того, что ни бережливость, ни лишения не помогли ей удержать счастье, тоже сидела — в парикмахерском кресле, — изливая душу мастеру, который превращал ее из натуральной блондинки в «пергидролевую», уверяя, что так намного сексуальней.

Жорж — или Жерар — во второй раз за день заявился на улицу Малибран и снова не застал там Люсьена.

Animula vagula blandula, все мы, маленькие души, блуждающие в поисках частички счастья и находящие одно только разочарование, живем с раной в сердце, тянем лямку от рассвета до заката, храбрые, но и трогательные, изо всех сил стараемся вести себя достойно высокого звания человека, мы неловкие, унылые и упрямые, наши ошибки ничего не открывают нам ни о нас самих, ни о других, а когда за поворотом дороги мы внезапно встречаемся взглядом со смертью, начинаем лепетать что-то жалкое, вроде того, что еще слишком рано, что еще чуть-чуть — и нам бы все удалось, но костлявая только хихикает, издеваясь, и говорит, что отвела нам достаточно времени и триста лишних лет ничего нам не добавят, потому что мы — «необучаемы», принимаем хорошие манеры за нравственные устои, собственную ложь — за правду, а жизнь и вовсе считаем идиоткой! Сказав все это, она утаскивает нас, вопящих от ужаса, в мрачную топку вечности.

Мадам Лефрен умерла незадолго до четырех.

Алина проснулась первой. Они с Орландой спали голова к голове, ноги их не соприкасались (да здравствуют широкие кровати!), и она чувствовала себя расчудесно. Алина зевнула, потянулась и отправилась на кухню. Вскоре к ней присоединился Орланда.

— Мне надо поработать, — сказала она. — Прочесть студенческие работы.

— Я помогу, так получится быстрее.

— Но как ты… — Она осеклась. — Ну конечно!

— Ты снова забыла, что я — это ты. Смотри, кажется, у меня почерк меняется, становится крупнее и решительнее твоего. Не бойся, я буду внимателен, постараюсь сдерживаться, и никто ничего не заметит. Полагаю, речь идет о сравнении двух материнских поцелуев — в «Жане Сантее» и в «Поисках…»?

Чуть позже она все-таки решила проверить, как у него получается.

— Кажется, ты придираешься сильнее.

— С возрастом человек добреет. Я сохранил юношескую непримиримость, которую ты позволила «сожрать» опытности.

Они проверили половину работ, потом Орланда потянулся и сказал, что ему надоело и они закончат завтра.

— Чем ты хочешь заняться?

— Хочу любви!

И он оставил ее одну.

Раз уж благопристойность не позволяет нам последовать за Орландой, останемся с Алиной. Но что я вижу? Алина хочет пойти с ним. И она этим шокирована. Как получилось, что она позволила ему спать в одной с ней постели — супружеской постели! — пусть даже они с Альбером так и не поженились? Алина себя не узнает. Она хотела бы призвать на помощь привычную силу характера, но не находит ее. Куда девалось воспитание, где моя мудрость, что случилось с почтенными предрассудками, превращающими меня в серьезную женщину? К невероятному моему удивлению, я вижу, что Алина улыбается. Да, визит Орланды меняет ее! Скажу вслед за ней: где ты, госпожа Берже, скучавшая над чтением в кафе «Европа» и не слышавшая скрытого тока запретных мыслей? Уже неделю он — «вольный стрелок», и это завораживает Алину. Интересно, как мужчина кадрит женщин? Она думает о Поле Рено — он ее интригует, вспоминает Мориса Алькера, который смотрел на нее только исподтишка.

Алине было двадцать пять лет, когда Морис умер, сгорел от рака печени. «Если бы я и соблазнила Мориса — а он (Алина по-прежнему не желает называть его Люсьеном, а я не могу подсказать ей имя Орланда!) заявляет, что я бы сумела, — то лишь для того, чтобы выйти за него замуж: старинный друг дома иначе поступать не может, следовательно, я очень скоро осталась бы вдовой. Интересно, закончила бы я учебу? С Альбером мы бы точно не встретились, потому что я унаследовала бы дом в Линкбеке и осталась бы там жить. Что за существование я бы себе устроила? Думаю, снова вышла бы замуж». Алина вообразила себя женой делового человека, матерью двоих детей, одетой в костюмчики от Шанель, и вздрогнула от омерзения. «В принципе, моя жизнь мне нравится», — сказала себе Алина и удивилась: всего несколько дней назад она испытывала вселенскую печаль. «Да, я действительно люблю литературу!» Она вспомнила, с каким острым наслаждением изобретала в среду вечером брата: «Может, в один прекрасный день я и сама начну писать?» Впрочем, эта мысль показалась ей слишком дерзкой, и она отступилась. Итак, Алина решила навестить Жаклин, чей муж в эти дни тоже уехал по делам, и набрала ее номер.

— Ты моя спасительница! — воскликнула подруга. — Ольга, видите ли, чувствует себя совершенно потерянной без своего Ренье, вот и пригласила меня на ужин! Худшего удалось избежать — я предложила вариант ресторана, — но целый вечер наедине с ней… Бррр!

— О, да! — отозвалась Алина.

— Не увиливай! Помни о дружбе и поддержи меня в тяжком испытании. Она заедет за мной в восемь: если подскочишь немедленно, у нас будет целый час на интеллигентную беседу.

— Нечестно эксплуатировать добрые чувства одного человека для того, чтобы вытерпеть общество другого.

— Кто бы спорил… Но это так удобно!

Был одиннадцатый час, когда Орланда спустился с небес, куда так радостно взлетел, и пустился в поход по неровной брюссельской брусчатке. Слава богу, что Поль Рено уехал, — неблагодарный молодой человек и думать не думал идти на авеню Лепутр. Воровато оглядываясь, он прокрался на улицу Малибран — вдруг его там ждут? — побросал вещички в дорожную сумку и отправился на площадь Константена Менье. Ему не понадобилось звонить, чтобы почувствовать, что Алины там нет, и он резко затормозил посреди мостовой. Где она? Как с ней связаться? Ему казалось совершенно естественным жить в ее квартире в отсутствие Альбера, но он и представить себе не мог, что Алина, которую он оставил, чтобы поразвратничать, куда-нибудь уйдет. Сначала он решил дождаться ее — не в привычках этой женщины было возвращаться слишком поздно, а он может полежать на скамейке в сквере, положив под голову рюкзак. Увы, очень скоро у Орланды затекли ноги, и он рывком сел. Где она? Орланда подумал, прикинул… и ничего не придумал, но все-таки отправился в путь, как будто тело снабдило его ответом, в котором отказала голова: четверть часа спустя он смотрел, как Ольга, Алина и Жаклин выходят из ресторанчика, где они ужинали, прощаются и каждая идет к своей машине. Он встал рядом с маленьким «ситроеном» Алины, которая села за руль, делая вид, что не замечает его. Ольга была горе-водителем, так что приходилось ждать, пока она отъедет подальше.