Всего мы погрузили 35 тонн пищевых продуктов. Фишер проявил необыкновенную изобретательность в размещении запасов продовольствия. «Тритон», обычный экипаж которого — 171 человек, а автономность — 75 дней, должен был обойти вокруг света, имея на борту 183 человека. Тем не менее мы погрузили на борт запасов на 120 суток.

Помимо всего, Фишер ухитрился сделать большой запас конфет. Когда я спросил его, как ему взбрело в голову запастись конфетами, он объяснил, что программой испытаний предусматриваются несколько дней, когда курение на корабле будет запрещено; в этом случае запас конфет будет весьма кстати; по правде говоря, я об этом не подумал.

В эти несколько дней предполагалось провести различные наблюдения. В частности, нужно было выяснить психологический эффект запрета курения и определить, на какой процент уменьшится содержание зараженных аэрозолей в атмосфере корабля в результате прекращения курения. Научно-исследовательская медицинская лаборатория ВМС надеялась установить при помощи этих наблюдений, следует ли ограничивать курение на атомных подводных лодках во время длительного пребывания их в подводном положении, нужно ли комплектовать их экипажи только из некурящих или потребуется создать и установить специальную аппаратуру для поглощения аэрозолей и, следовательно, разрешить курение.

Найти дополнительные спальные места для увеличившегося экипажа оказалось не легко. Правда, подводники давно привыкли к «теплым койкам» — термин, которым они назвали систему размещения, когда три человека из разных вахт пользуются по очереди только двумя койками. Я считал, что в таком длительном плавании, как наше, каждому члену экипажа была необходима отдельная койка. Но даже в таком огромном корпусе, как корпус «Тритона», разместить всех людей оказалось очень трудно. Мы втискивали койки куда только можно, даже в своеобразные антресоли над кают-компанией и канцелярией, и все-таки всех коек разместить не смогли.

Мне пришла в голову идея: пусть «Тритон» станет единственной подводной лодкой на флоте, оборудованной по традиции подвесными койками. Мы нашли место для двух коек — одной в носовом и другой в кормовом торпедных отсеках. Но оказалось, что никто из экипажа, за исключением меня, никогда не спал в подвесной койке и даже не видел ее. При моем участии койки были сделаны, подвешены, и я проверил, сумеют ли матросы, для которых они были предназначены, пользоваться ими. Но в конце концов получилось так, что никто ими не пользовался.

К 15 февраля все было готово; казалось, что в последний день можно бы и отдохнуть. Но осторожность требовала выйти в море на испытания. Это решение было воспринято без энтузиазма как личным составом, так и в штабе адмирала Дэспита. Но я сумел доказать адмиралу необходимость выхода в море, и под конец он согласился со мной. И действительно, мы обнаружили целый ряд небольших неполадок в аппаратуре и механизмах, установленных наспех. Во вторник утром, передав по радио заявку на срочный ремонт, мы снова ошвартовались у стенки верфи. Немедленно на борт лодки кинулся рой специалистов для устранения неисправностей.

К сожалению, не все удалось отремонтировать. Вышел из строя специальный прибор для измерения параметров волн. При установке его не была обеспечена достаточная водонепроницаемость, и он заполнился водой, как только мы погрузились. Мы не могли задерживаться из-за ремонта этого прибора, каким бы важным он ни был. Все остальное было в полном порядке к четырнадцати часам.

Стрелки часов показывали четырнадцать часов шестнадцать минут, когда был отдан последний швартов и мы начали медленно задним ходом отходить от стенки.

16 февраля «Тритон» вышел на фарватер Темзы. Дул холодный северный ветер. На палубе несколько человек накрывали шпили, убирали швартовы и другое имущество. В передней части длинного стройного силуэта подводного корабля возвышалось ограждение рубки высотой около шести метров и длиной более двадцати двух, оно служило опорной конструкцией для перископов, радиолокационных антенн, радиоантенны и. других выдвижных устройств. На мостике в передней части рубки стояла небольшая группа людей.

Итак, мы начинали плавание, о котором мечтали все подводники с тех пор, как атомная энергия сделала его возможным. Через несколько часов, как только глубина моря будет достаточной для погружения огромного корпуса «Тритона», мы уйдем под воду почти на три долгих месяца.

Несмотря на все доводы в пользу кругосветного плавания под водой, были серьезные технические причины, по которым нельзя было предпринимать его до тех пор, пока не построили «Тритон». Самым главным из них был фактор надежности. Наши две главные энергетические установки были совершенно независимы друг от друга. Никакое повреждение или авария одной из них не повлияли бы на работоспособность другой. Таким образом, хотя надежность предшественников «Тритона», имевших один реактор, была непревзойденной на нашем флоте, подводный корабль с двумя реакторами смог бы совершить такое плавание, даже если бы один из реакторов вышел из строя.

Другой фактор — запасы продовольствия, необходимые для длительного плавания. Размеры «Тритона» позволяли сделать такие запасы.

И конечно, наш корабль предоставлял идеальные возможности для решения научных задач в этом походе.

Мы легли на курс, который вел нас в открытое море, и дали полный ход.

Вероятно, многие члены экипажа почувствовали в тот момент то же, что и я. Примерно одна треть личного состава находилась на вахте и, следовательно, была занята, а остальные постепенно осваивались с новым порядком своей повседневной жизни. Кроме офицеров и главного старшины-рулевого Маршалла, никто не знал, куда мы в действительности идем, но я подозревал, что некоторые матросы, наблюдая за нашей подготовкой к походу и видя таинственность, с которой Адамс и Маршалл занимались прокладкой будущего пути, догадывались, что предстоит что-то особенное. Но я не мог сказать им всего до тех пор, пока мы не окажемся далеко в океане.

В нашем вахтенном журнале записано, что в пятнадцать часов сорок три минуты «Тритон» повернул на юг и, поскольку мы уже были вдали от берега, скорость хода была увеличена до полной.

Лейтенант Хей поднялся на мостик, чтобы сменить вахтенного офицера Броди, как обычно, минут за пятнадцать до конца смены. Один за другим заступающие на вахту сигнальщики просили разрешения подняться на мостик для смены своих товарищей. На мостике стало тесновато.

— Броди, — сказал я вахтенному офицеру, — я спущусь на некоторое время вниз. Курс сто восемьдесят градусов. Я скажу вам, когда надо будет погружаться.

Я спустился по трапу на нижний мостик и далее через водонепроницаемый люк в боевую рубку.

— …Вот так-то, дорогой мой, — услышал я конец разговора между двумя старшинами-рулевыми Онисетте и Бичэмом.

Мое неожиданное появление в рубке, видимо, застало их врасплох.

— Производится смена вахтенного рулевого, — быстро доложил Онисетте. — На вахту заступает Бичэм.

— Есть! — коротко бросил я и начал спускаться в центральный пост.

Центральный пост расположен непосредственно под боевой рубкой. Его переборки и подволок окрашены в мягкий светло-зеленый цвет. В этой части корпус «Тритона» разделен двумя палубами, поэтому центральный пост, находящийся выше других помещений, имеет арочную форму. Подволоком здесь служит прочный корпус лодки, который подобно арке соединяет переборки правого и левого бортов; он покрыт двадцатипятимиллиметровым изоляционным пробковым слоем, наклеенным прямо на стальные листы обшивки.

Левую половину передней переборки полностью занимает пульт управления погружением и всплытием — большая серая металлическая панель, на которой смонтированы многочисленные приборы и инструменты. Здесь глубиномеры, репитер гирокомпаса, указатель скорости, машинные телеграфы, комбинированная приборная панель для рулевого носовых горизонтальных рулей и такая же для рулевого кормовых горизонтальных рулей, приборы управления автоматом курса и глубины. Перед пультом управления погружением и всплытием смонтированы два кресла, обтянутые красным пластиком. Перед каждым из них находится колонка штурвала авиационного типа, за которой пилот бомбардировщика почувствовал бы себя как дома.