– Как хочешь, – все чаще и чаще повторял Роман. – Делай, как знаешь.

И Марина делала. Хотя порой совершенно не представляла, как и что именно нужно делать.

– Будешь себя недооценивать – затормозишься на одном месте, а будешь переоценивать – лишишься места, – часто повторяла Марина. – Эта самая проклятая середина… Как ее найти? И просто существовать нельзя, невозможно! Надо обязательно настойчиво поддерживать свое бытие. Но вот чем?

– Дык… Ты по природе лидер? – спросил ее Ромка.

– Я стараюсь им не быть, – весело объяснила Марина, – но у меня это плохо получается.

Постепенно Роману перестали звонить все его приятели и знакомые по школе, по старому дому, по институту. Потихоньку перестали наведываться его родители. Понемногу исчезли, словно стерлись с экрана, его любимые телепередачи, потому что Марина любила совсем другие, а телевизор в доме был только один.

– Вот когда мы разбогатеем и купим второй… – мечтательно произносила Марина.

Этого «когда», по мнению Романа, не могло наступить. Но Марина его убеждений не разделяла, дергала мужа, требовала от него немедленных идей и действий. Энергия хлестала у нее прямо из ушей. Она договорилась о переводе мужа в престижное турбюро, и Ромка диву давался, как ей это удалось. Он день ото дня становился пассивнее, инертнее, равнодушнее. И чувствовал себя заводной игрушкой, которую кто-то сочинил, но у которой кончается завод. А профессия… Ее все-таки выбирают по зову души, а не по денежным соображениям. И работать творчески можно всюду, даже дворником.

Наверное, он слишком близко принимал к сердцу все радости и неудачи. И потому мрачных дней выпадало на его долю намного больше, чем пронизанных солнцем.

– Ты вялый какой-то, ленивый! – удивлялась Марина. – Ничего не хочешь. Ты не был таким раньше. Как ты будешь работать на новом месте? Руки поворачиваешь целый год. Теперь это не проходит, все нужно делать в темпе. Давай сходим в субботу в кино. Со Славиком посидит мама.

Тьфу на тебя! – подумала она о муже.

– Тебе решать, – отозвался Ромка.

Он уже не помышлял ни о разводе, ни о другой жизни, ни о походах в гости к «моржам». Жизнь виделась идеально прямой и четкой, раз и навсегда запрограммированной женой Мариной, расписанной вперед на много лет, и свернуть в сторону было невозможно. Почему – Ромка не понимал. Просто невозможно – и все.

Он начинал размышлять о самом великом, на его взгляд, земном искусстве – о мастерстве откладывать принятие решений до тех пор, пока проблемы не исчезнут сами собой. У Романа был такой тесть – Евгений Павлович любое распоряжение декана или ректора спокойно откладывал на потом.

– Ничего, подождут, – флегматично говорил он.

И что самое интересное – большинство вопросов отпадало уже за ненадобностью.

– Ну, я опять прав? – посмеивался он. – Мы не в армии, где каждый приказ положено выполнять. А если бы я все это сделал, да напрасно? Вот ужас-то! Столько напрасных усилий…

Но подобная мудрость, да и мудрость вообще, очевидно, вихрем промчалась мимо Ромки, а он остался на обочине, не успев заметить ни марку, ни цвет ее автомобиля.

Роман терпеть не мог людей с уверенными голосами. Как у его жены Марины. Все знаменитые люди, академики там всякие, действительно представлявшие собой величины в науке, никогда не говорили убежденно и нагло. Рассказывали, что, когда Сахарова видели на симпозиумах, информация, что именно это – Сахаров, приводила людей в шок. И все переспрашивали, не шутка ли, что вот это – «отец» русской водородной бомбы?! Ибо они видели старичка с застенчиво потупленными глазами и слабеньким голосом, который нерешительно ждал слова и, прокравшись и съежившись, писал свои формулы на самом уголке доски, а потом робко и тихонько говорил:

– Мне лично думается, что это так… Может быть, это и в самом деле так? Не обессудьте, если я заблуждаюсь…

И наоборот – любое ничтожество, любое пустое место всегда режет во весь голос без малейшей тени сомнения и утверждает, что все сказанное им – безусловная истина в последней инстанции, а кто считает иначе – будьте здоровы!

Однажды весной, перед рождением второго сына, Роман сильно простудился, долго болел, кашлял, получил осложнение в виде воспаления легких. И Марина – любящая и верная жена – ухаживала за ним, ставила горчичники и банки, поила морсом, бегала в аптеку.

– Ты незакаленный, – с огорчением говорила Марина. – Слабый. Сразу ломаешься. Нужно обливаться по утрам холодной водой. Мне кажется, я выходила замуж совсем за другого.

Ромка молчал и думал, что и он тоже женился совсем на другой. Ему даже не хотелось отвечать. Да и что толку в его однотипных, однообразных ответах? Лучше всего превратиться в глухонемого, это идеальный случай, исключительно подходящий для его жены Марины. Приятно, печалился он, когда женщина остается женщиной, а мужчина – мужчиной, что не так часто встречается. Он вешал все грехи на жену, забывая себя.

А она ничего, ровным счетом ничего не понимала и продолжала говорить, говорить, говорить… Лишь бы языком зацепиться.

Я бы хотел лежать на диване, думал Ромка. Но вот как это сделать? Как вот – лежать на диване?!

– А это очень просто, – однажды весело подсказала ему бойкая Арина.

– Да?! Ну и как?

Она ответила спокойно и деловито:

– Бревном.

– Так я же не о том! Я к тому, что ведь на работу идти надо – эту проблему как решить?

– Тоже очень просто! Просто не идти на работу! И никто тебя не заставит. По действующему законодательству труд – дело совершенно добровольное.

– Дык… А откуда же я деньги на семью возьму? Жена, дети…

– Ну, это уже совсем другой вопрос! – жизнерадостно пропела Арина. – Это уже другой вопрос…

Роман одинаково ровно, индифферентно относился ко всем людям, каких встречал по пути, и оставался совершенно равнодушным к тому делу, которым занимался, а потому никогда не увлекался и почти не делал ошибок. Равнодушие, твердила Марина, – это вроде паралича, и вообще преждевременная смерть.

Роман на ее умозаключения плевал.

Свой личный план по детям Марина почти выполнила – родила двоих. А позже – и третьего. Она всегда так упорно стояла за свои убеждения, что в глазах мужа Романа это «за» много лет назад превратилось в устойчивое и несомненное «против».

Но в ее сердце прочно поселился страх, когда родились дети. Тогда Марина начала бояться… Чего? Она сама еще не понимала этого.

Сейчас руки тосковали по ребенку. Хотелось внуков. Подержать свое, родное и тяжелое дитя.

Самыми замечательными месяцами в ее жизни оказались беременности. Тогда она жила словно одна, правильнее – вдвоем с будущим ребенком, была предоставлена самой себе, своим ощущениям, своим разговорам с будущим малышом… Марина много гуляла, бродила по Москве (старшего или старших в то время забирала к себе мать). А когда ждала Славу… Тогда все представлялось совсем простым. Марина забиралась в узкие, кривые, древние переулочки Москвы, умудрившиеся сохранить свои названия – очевидно, о них просто забыли, – и повторяла про себя: Обыденский, Зачатьевский, Борисоглебский…

А самым счастливым днем в ее жизни стал день, когда родился Слава.

Слава, Славочка…

Марина лежала в роддоме, смотрела на малыша и думала, что вот теперь ей в жизни больше ничего не надо.

Где-то она читала или слышала, что человек вообще счастливее всего в животе матери, там каждый миг – радость, а весь мир, в котором он собирается жить, – от края до края – распахнут перед его глазами. И всех беременных Богородица водит за руку.

И еще не случайно готовящимся стать мамами рекомендуют ходить в картинные галереи. Хотя здесь существовала какая-то неясность. Ну, с музыкой все можно понять – ребенок слышит и в животе. Но для картин – ему тогда перископ нужен.

Мать тогда объяснила Марине, что тут просто речь идет о настроении будущей мамы, когда она смотрит на картины, чисто об эстетическом моменте. На эмоциональном уровне он всегда передается ребенку.