Затем мы снова возвращаемся к рассматриваемому нами вопросу о подготовлении театра военных действий.
Показав, что было сделано, в этом отношении, в Пруссии, — теперь мы обратимся к ее противнику и взглянем в какой мере командующие лица, во французской армии, были ознакомлены с особенностями местности, долженствовавшей сделаться театром военных действий. Перед началом кампании, генералам и штабам французской армии были розданы, в большом количестве, карты Германии, изданные, впрочем, не особенно тщательно, причем и не подумали снабдить их картами собственной страны. До какой степени простиралась самонадеянность начальствующих лиц в армии и их уверенность в несомненной победе над пруссаками, можно видеть из рассказов о некоторых генералах, будто бы объявлявших, что они не нуждаются ни в каких картах и идут на выстрел (nous marchons aux canons).
Впрочем, не все были подобного мнения. Изредка раздавались одинокие голоса благоразумия, указывавшие на необходимость серьезного и внимательного приготовления к войне, в неизбежности которой не сомневались люди опытные и следившие за ходом событий в Европе в последние годы. Вот что, например, писал еще 7 декабря 1866 года, т. е. за три с половиною года до войны, один из способнейших французских генералов, — Дюкро, бывший тогда комендантом в Страсбурге, к генералу Трошю.[26]
«Так-как ты готовишься высказывать истины высоким лицам, окружающим тебя, то прибавь следующее: Пока мы торжественно и пространно обсуждаем — какие лучше принять меры к созданию армии, Пруссия очень деятельно готовится к вторжению в наши пределы. Она будет в состоянии выставить 600 000 человек и 1200 орудий, прежде чем мы найдем возможность организовать кадры для 300 000 человек и 600 пушек. По ту сторону Рейна нет ни одного германца, который не верил бы в возможность близкой войны. Самые миролюбивые, которых по родственным связям и интересам можно считать скорее французами, нежели немцами, — и те смотрят на борьбу, как на вещь неизбежную и не могут понять нашего бездействия; а так-как нет действия без причин, то они и объясняют это тем, что будто бы наш император впал в детство.
«Едва ли возможно сомневаться в том, что война вспыхнет не сегодня, так завтра. Только вследствие нашего тщеславия, безумной гордости и ослепления, мы можем думать, что будто бы от нас самих зависит сделать выбор — избрать удобный для нас день и час (т. е. конец всемирной выставки) для нашей организации и нашего вооружения. Откровенно говоря, я разделяю твое мнение и начинаю думать, что наше правительство в самом деле одержимо сумасшествием; но если оно обречено Юпитером на гибель, то не забудем, что судьба нашего отечества и наша собственная участь связаны с его судьбами, и так-как мы еще не поражены этим несчастным безумием, то и должны употребить все усилия, чтобы удержаться на том роковом склоне, который ведет прямо к бездне.
«Вот еще новая подробность, на которую обрати свое внимание, так-как она должна открыть глаза самым недальновидным. С некоторых пор, многочисленные прусские агенты шныряют по нашим пограничным департаментам, в особенности между Мозелем и Вогезами; они стараются узнать настроение населения и действуют на протестантов, которых не мало в тех местностях, и которые далеко не так преданы Франции, как вообще думают. Это истинные сыны и внуки тех людей, которые в 1815 году посылали многочисленные депутации в неприятельскую главную квартиру, с просьбою о возвращении Эльзаса немецкой родине. Этот факт не следует упускать из вида, так-как он может пролит яркий свет на планы и предположения неприятеля. Точно таким же образом, за три месяца до открытия военных действий против Австрии, пруссаки действовали в Богемии и Силезии.»
Итак, из приведенного письма генерала Дюкро видно, что о приготовлениях Пруссии к войне, было известно во Франции уже давно; но вследствие недостижимой самонадеянности правительственных лиц, не принималось никаких мер к приведению армии в такое состояние, чтобы можно было с успехом вступить в борьбу с сильным неприятелем. К этой самонадеянности примешивалось еще какое-то презрение к врагу, источником которого были прежние победы над пруссаками. На предостережения со стороны людей опытных и предусмотрительных, — те же, вероятно, генералы, не нуждавшиеся в картах и планах и готовые идти на встречу неприятелю без всяких разведок, обыкновенно отвечали, что пруссаки могут изучать Францию сколько им угодно, — это, мол, неопасно, так как, во всяком случае, общего плана кампании они не найдут, потому что такового вовсе не имеется!
Что же касается выбора и назначения главных начальников над французскими армиями и корпусами, то, после огромного числа брошюр и памфлетов, изданных самими французами в обвинение своих генералов, нам едва ли возможно что-либо еще прибавить от себя к той характеристике лиц, о которых уже составилось общественное мнение.
Когда подумаешь, что такие храбрые войска как французские, были водимы в бой без всякой подготовки и бесплодно гибли в неравной борьбе с неприятелем, то сердце невольно сжимается от негодования и жалости.
Война была несчастлива для французов, — по крайней мере до настоящего времени; они потерпели страшные поражения, понесли громадные потери, — но, по общим отзывам, как французских, так и немецких офицеров, французы (офицеры и солдаты) всегда шли на смерть с беззаветною храбростью и умирали как истинные герои! Отдадим же должную честь этим храбрецам, которым на этот раз не посчастливилось.
VI. Дисциплина и внутренний порядок воюющих армий
В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить;
безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать.
Суворов.
В Европе существует мнение, не только между военными, но и между всеми лицами, следящими за политическими событиями, что Пруссия своими победами, в настоящую войну, обязана, преимущественно, той железной дисциплине и тому необыкновенному порядку, которые введены в ее армии. Мнение это совершенно справедливо; но, под этою дисциплиною и порядком, отнюдь не следует понимать только одне формальности и мелочи, которые хотя и бросаются в глаза, но не составляют всей сущности дела.
Один из наших современных военных писателей, генерал Драгомиров[27] в своих очерках австро-прусской войны 1866 года, следующими, по нашему мнению очень верными словами, определяет характер дисциплины прусской армии: «прусский офицер исполняет мелочную формалистику службы без малейшего отступления; но, в то же время, он не упускает из вида и существенных обязанностей; следовательно, обряд не убивает дела, по той простой причине, что этот обряд в Пруссии у себя дома, что он есть произведение прусского национального духа.
«Здесь разгадка того, на первый взгляд, странного явления, что в Пруссии педантизм никого не возмущает, что он не поглощает там всего человека до такой степени, что за обрядом совершенно забывается дело.
«Рассматриваемый с этой стороны, прусский формализм является не чем-то напускным взятым извне, а просто формой проявления закона в национальном костюме, — если можно так выразиться.
«Всякий пруссак в душе педант, но педант последовательный, педант относительно не только других, но и себя, не только в том, что ему приятно, но и в том, что его лично стесняет.»
В этом-то, кажется, и заключается тайная сила прусской дисциплины и военного порядка, что за формальностью не пропадает самое дело.
Внешняя сторона службы и мелочные ее требования в прусской армии исполняются, со всею точностью, и никто из служащих, конечно, не думает, чтоб в этих-то мелочах заключалась вся сущность военного дела; каждый сознает, что они существуют, не ради самих себя, а что за ними лежит серьезное, настоящее дело. Вот почему все чины прусской армии, так неукоснительно точны при исполнении возложенных на них обязанностей и нисколько не тяготятся формалистикой, — со стороны, иногда, кажущейся совершенно излишнею.
