Говорят, что первое известие о движении маршала Мак-Магона из Шалона на север, для выручки из блокады Базена, — граф Мольтке узнал из бельгийских газет.

Надо заметить, что из изданной ныне, французским правительством народной обороны секретной переписки второй империи видно, что маршал Мак-Магон не хотел произвести движения, которое кончилось для его армии седанскою катастрофою; только настояния тогдашнего французского военного министра, Паликао, и регентства, заставили его идти по этому пути, оказавшемуся для него столь гибельным.

И в самом деле, если взять в расчет силы противников и конфигурацию французско-бельгийской границы, — движение это было крайне неосторожно; самый лучший исход, какой могла ожидать тут французская армия, был тот что припертая к бельгийской границе, она была бы принуждена положить оружие на нейтральной почве, в виду 50-тысячной бельгийской армии, собранной в то время на границе.

Полученные из газет известия, заставили призадуматься и молчаливого гения (geniale Schweiger), как немцы называют Мольтке.

При этом надо заметить, что граф Мольтке, вообще человек необыкновенно простой, нуждающийся всяких наружных проявлении власти, так что, например, при занимаемой им квартире никогда не бывало часового. Но в эту ночь, — когда было получено известие о движении к северу французской армии, к квартире начальника прусского главного штаба был поставлен часовой, с приказанием не впускать к нему никого. Мольтке просидел всю ночь над картами, соображая возможность такого невероятного движения неприятеля.

Первое известие о движении Мак-Магона на север было — как сказано выше — получено в прусской главной квартире из бельгийских газет; между тем как в доставленных в то же время из Парижа французских журналах была помещена речь, произнесенная в законодательном корпусе тогдашним военным министром, генералом Паликао, который, между прочим, говорил: «если бы Париж знал о движении войск, которое мне теперь известно, он иллюминовался бы блистательно».

После долгого размышления, граф Мольтке, убедившись, что движение французов действительно возможно, составил диспозицию направления двух прусских армий на север, — ту диспозицию, которая доставила пруссакам беспримерную еще в военной истории победу. Когда, затем, утром, полученные с аванпостов известия подтвердили слухи, заявленные в бельгийских газетах, — все окончательные распоряжения были сделаны, приказания отправлены и девять корпусов двинулись, по различным путям, для исполнения этой сложной задачи.

Едва ли возможно не согласиться, в этом случае, с мнением пруссаков, которые полагают, что тот высший инстинкт, с которым Мольтке так верно предугадал движение противника и с таким удивительным расчетом направил против него прусские войска, — именно то, что называется военным гением.

Все это дело с газетными слухами, ночною работою над диспозициею и быстрым движением массы войск — очень напоминает положение дел пред Люценским сражением, когда Наполеон I, проезжая в коляске по люценским полям и услыхав сильную канонаду и ружейную пальбу между деревнями Кай, Рана, Клейн и Гросс-Гершен, — по гулу выстрелов дал своим корпусам то направление, которое доставило ему одну из блистательнейших побед последнего периода его эпической жизни.

Одна из особенностей кампании 1870 года заключается в том, что в первых сражениях, данных пруссаками французам, силы первых почти втрое превосходили силы их противников. Что касается сражений под Вейссенбургом и Вертом, то такое превосходство пруссаков безусловно верно; но нам кажется, также, что Рюстов, в своем сочинении «Der Krieg um die Rheingrenze 1870» (Война за Рейнскую границу), определяя силы противников, под Саарбрюкеном, почти одинаковыми, едва ли прав. По нашему мнению, при определении сил, следовало бы принимать в расчет не только те войска, которые введены в бой, но и войска находящиеся в резерве, ибо одно присутствие последних на поле сражения, имеет огромное нравственное влияние на обе стороны, конечно совершенно противоположное: на ту, за которою они стоят, вселяя в ней уверенность, что, в случае нужды, она будет своевременно поддержана, и на сторону противную, которая видит, что кроме войск, непосредственно стоящих перед нею, ей предстоит еще борьба с новыми, совершенно свежими силами.

Но как бы то ни было, эти первые удары, нанесенные пруссаками французским армиям, хотя и превосходными силами, имели весьма важное влияние на весь ход последующих военных действий. Победы, одержанные, с первого же вступления на неприятельскую землю, молодыми прусскими солдатами над старыми, закаленными в походах алжирскими полками (из которых, преимущественно, был составлен 1-й французский корпус), возвысили дух прусского войска и придали ему уверенность в дальнейших успехах; а на французов, вовсе неожидавших встретить в противнике такого сильного и энергического натиска, подействовали совершенно противоположно.

По поводу этого последнего обстоятельства, вот что говорит автор вышеупомянутой нами брошюры «Des causes qui ont amene la capitulation de Sedan»: «1-й корпус, составленный, большею частью, из африканских полков, выказал под Фрейш-Виллером (немцы называют — под Вертом) чудеса храбрости и должен был уступить только подавляющему численному превосходству неприятеля. Сильно пораженные неудачею и в особенности ужасающим действием прусской артиллерии, войска эти вынесли с поля сражения весьма дурное настроение, которое еще более ухудшилось при отступлении к Шалону, постоянно усиленными переходами и всевозможными лишениями. Маршал Мак-Магон ясно видел это и понимал, что гораздо благоразумнее дать им сначала отдохнуть и укрепиться в силах, а потом уже вести их в новый бой. Это были наши самые старые войска, вполне заслужившие славу, которою справедливо пользуются африканские солдаты, ж которую они вполне оправдали; а поэтому, расстройство их, в виду остальной армии, было вдвойне опасно».

В другой французской брошюре «Des causes qui ont amene les désastres de l'armе Françаise dans la campagne de 1870» говорится: «Во время длинного похода от Саверна до Не-Шато и от Пети-Пиера к Шомону,[34] в обоих корпусах был полный беспорядок; наши солдаты, без продовольствия п лагерных принадлежностей, представляла самый тяжелый вид уныния и упадка дисциплины. Так как обоз с продовольственными запасами остался в руках неприятеля, вследствие чего не производилась правильная раздача порционов, то солдаты грабили, мародерствовали и даже просили милостыню; но всего грустнее было то, что военные власти, хотя и не разрешавшие эти поступки, достойные сожаления, принуждены были смотреть на них сквозь пальцы, и в виду такой безнаказанности беспорядкам всякого рода не было конца. Голос начальников, старавшихся удержать солдат в повиновении, был бессилен; солдаты, оставляя ряды, шли в рассыпную — впереди, сзади и с боков колонн, останавливались на фермах, охотились за дичью, заходили в окрестные села и деревни, распространяя там ужас своими преувеличенными рассказами и возмущая своими требованиями и грабежом. Цифра отлучившихся из полков увеличивалась ежедневно, и никто не принимал никаких мер к прекращению побегов: — военная полиция не разыскивала ни отлучившихся, ни мародеров. Даже некоторые генералы отставали от своих войск или отправлялись, за несколько переходов вперед, чтобы иметь возможность отдохнуть. Места бивуачного расположения не определялись штабами; аванпосты никогда не выставлялись, вследствие чего фальшивые тревоги производились весьма часто, в особенности в 5 корпусе; и во всех этих случаях в солдатах наших обнаруживалось большое смущение и нерешительность.