Хозяева этого обиталища смерти проснулись и вышли навстречу чужакам.
– Господи Иисусе, что это?.. – пробормотал чуть слышно Бруно, отступив на шаг; Курт не ответил, стоя на месте и не отводя глаз от улицы у угла дома напротив – не отводя глаз и силясь понять, когда они исчезли, те двое, которых он видел еще мгновение назад…
Или не видел?..
Но этот запах – знакомый до боли в желудке запах пепла – был, он остался, он не почудился…
– Ты это тоже видел? – уточнил Курт едва слышно, и под безмолвный кивок подопечного воздух разбился вновь, пронзенный тупым, как старое ржавое шило, звоном колокола – полутоном выше и полутенью гуще, словно невидимый канатоходец, споткнувшись, уже падал вниз, и толпа ахнула, явив в этом вздохе ужас, заглушенный восторгом и упоенным предощущением скорой смерти…
Он все еще плыл, фальшивый, как улыбка заимодавца, колеблющийся из стороны в сторону, словно ветер, которого здесь не было, носил этот звон вокруг, как сухой поздний лист, превращенный осенью в натянутую на зачерствелый скелет коричневую паутину; звон еще раскачивался вокруг пустой лодкой посреди моря, когда они возникли снова – уже ближе. В двух шагах. Они. Трое.
Курт успел разглядеть все подробно, прежде чем палец сжался, сбросив тяжелый стальной снаряд; успел увидеть глаза похожие на выжженный уголь, сплошь черные меж серыми неподвижными веками, успел расслышать тишину от сжатых губ – тишину вместо дыхания…
Болт вошел в тело одного из троих легко, пробив неподвижную грудь и устремившись дальше, выйдя из спины, почти не утратив ни скорости, ни прямизны полета; там, где сталь ударила в тело, словно сломалась сухая корка, какая запекается поверх пирога и которую можно снять тонкой хрустящей пластинкой, обнажив содержимое. Серое, снова серое, как сожженный прах; под осыпавшимися наземь черепками не было плоти, пусть мертвенной и сизой, какой угодно – был пепел, зола, искрошенная в мелкую пыль и теперь истекающая прочь, на землю, под ноги, свиваясь в тонкие облачка и возвращаясь обратно, в тело, покинутое ею, обрастая снова этой серой запекшейся корой…
– Черт… – проронил подопечный рвано и хрипло; и лишь сейчас Курт очнулся, отпрянув и попятившись, лишь теперь осознал, что остальные двое так и стояли, не шелохнувшись, не попытавшись напасть или помешать, словно желая показать чужакам, насколько беспомощен здесь любой пришелец со своим ничтожным оружием и насколько всевластны они, вьющиеся вокруг пылью и шепотом…
– Валим, – приказал он тихо, и Бруно с готовностью сорвался с места, метнувшись в противоположную сторону, в узкий проход меж оградами двух домов напротив.
Бежать, повернувшись к ним открытой спиной, было мерзко; мерзко было бежать и мерзко становилось при мысли о том, что сейчас происходит там – там, за спиной. Что творится там; кто творится там – творится из устилающих эту землю пепла и пыли?..
Пыль взмелась в стоячий воздух прямо у ног, заставив вновь отскочить назад, отшатнуться; пепельный смерч, скручиваясь в тугой жгут, поднимался медленно, вытягивая руки и голову, упираясь в землю ногами, расправляя смятое изношенное платье и распущенные волосы, разглаживая узкое женское лицо, прочерчивая сухую линию губ и – глаза, все те же черные, как беспроглядная пропасть, глаза…
До них был шаг, до этих глаз, один взгляд в которые словно перетряхнул целиком все его существо, пробудив от завороженного оцепенения; выдернув клинок левой рукой, Курт ударил, как смог в тесном проходе, наискось, разрубая едва поднявшееся тело поперек узкой, еще девической талии, кроша серую жесткую кожу в осколки, и добавил дугой арбалета, все еще зажатого в правой руке – снизу вверх, туда, где у человека должны быть ребра. Верхняя часть покореженного туловища перевесилась набок, разламываясь и падая наземь, осыпая ноги серой взвесью, и подопечный, уже почти бескровный, почти такой же серый, как и хозяева этих мертвых домов, едва слышно выдавил:
– Значит, их можно…
– Нельзя, – выдохнул Курт, глядя на вновь вздымающееся серое облако вокруг полурассыпавшихся останков; в самом его центре мелькнуло нечто, похожее на темное щупальце древнего чудовища, словно воздвигающее обратно стены разрушенного пришельцем вместилища, и Курт, не дожидаясь того, что может увидеть еще, все так же арбалетом ударил снова, выворачивая наизнанку недостроенное тело и рассыпая прах на землю. Под сапогом хрустнуло, когда он бросился вперед, прямо по этим обломкам; подопечный перепрыгнул копошащийся ком пыли, стараясь не задеть ненароком, и устремился следом, на ходу доставая оружие дрожащими, как у паралитика, руками и опасаясь обернуться.
– Куда? – сорванно бросил Бруно на бегу; Курт ухватился за попавшийся на пути обгорелый столб, тормозя, чтобы не упасть на повороте, не ответив и лишь вновь прибавив шагу.
Куда – он не мог ответить и сам себе, не понимая уже, что должен и что может сделать здесь и сейчас, имеет ли смысл попросту убежать прочь из этого места и возвратиться с помощью, которая прибудет вскоре – но недостаточно, недостаточно скоро! – либо же по-прежнему держать путь к церкви, с чьей колокольни доносился этот опустошающий звон, и там – там наверняка будет решение всех вопросов… Но впрямь ли будет?..
Возникшего на его пути человека Курт успел увидеть в последний момент, почти врезавшись в тело, пахнущее холодным пеплом; серая сухая рука протянулась навстречу, и он саданул – теперь уже сразу стальной дугой арбалета, крошащей эти тела куда лучше острого тонкого клинка. Подопечный, со свистом вдохнув сквозь зубы, ударил ногой по коленям того, что, перекрывая дорогу, вырос слева, и когда сломанные опоры, наполненные пылью вместо плоти, опрокинули наземь тело, нанес второй удар, разбивая в черепки голову.
– Вперед! – поторопил Курт, подтолкнув его в спину, и промчался вдоль каменной ограды, топча шевелящиеся куски и песчинки, стремящиеся восстать вновь.
«Вперед» получалось плохо; выходило лишь петлять меж домов и стен, перепрыгивая через сухой кустарник и опрокинутую хозяйственную утварь, всюду натыкаясь на почерневшие столбы и пытаясь увернуться от все чаще возникающих из ниоткуда рук, со все большим трудом отыскивая свободную дорогу. Мысли о том, куда именно, уже ушли – сейчас было важнее «откуда»; где теперь, в какой стороне колокольня, где выход из этой мертвой деревни, Курт сказать не мог и не мог приостановиться хотя бы на мгновение, чтобы осмотреться, перевести дыхание, хотя бы попытаться подумать о чем-то, кроме того, как не споткнуться, позорно спасаясь бегством от трех малолетних девчонок, внезапно перекрывших проход из двора. Развернувшись и на бегу ухватив за рукав Бруно, он метнулся к ограде, швырнув подопечного вперед, и, опершись о камень, перебросил себя в соседний двор. У самого лица что-то зашипело, точно на раскаленные камни плеснула ледяная вода, и он отшатнулся, еще мгновение оторопело глядя на отощалую кошку, изогнувшую спину на кромке низкой стены. Подопечный приземлился рядом; кошка развернулась к нему, и Курт, очнувшись, со злостью вмазал прикладом, растерев по серому камню серую пыльную тушку и рванув дальше, к приоткрытой калитке со двора.
Бруно, сделав шаг, внезапно остановился, застыв и издав непонятный звук, похожий на кашель подавившейся костью собаки, глядя вниз; на земле, протягивая к его колену крохотные серые пальчики, возился ребенок, безотрывно и немигающе уставясь перед собою черными угольками неподвижных глаз. Тот стоял, не шевелясь и словно даже не дыша, и Курт, тихо ругнувшись, метнулся назад. Выцветшие пальцы коснулись колена подопечного; ткань штанины под крохотным кулачком внезапно потемнела, скручиваясь опаленными нитями, истлевая на глазах, и лишь тогда Бруно, наконец, встрепенулся, словно проснувшись, и, сжав губы, ударил ногой, отбросив разлетающееся в клочья маленькое тельце далеко прочь.
– Не тупи! – свирепо рявкнул Курт, ухватив его за локоть, и снова швырнул вперед, ускорив толчком в спину.
Тот лишь стиснул зубы сильнее, не ответив и даже не взглянув в его сторону, с видимым удовлетворением сорвав злость на высунувшейся из-за калитки голове низкорослого крестьянина; от летящей во все стороны пыли Бруно уже не пытался увернуться, лишь зажмурившись на миг, когда серое облако взметнулось поблизости от глаз. Калитка захлопнулась за спиной с сухим стуком, от которого Курт вздрогнул, обернувшись на бегу и никого не увидев; улица вокруг вообще была пуста – ни движения, ни тени…
