Как художник Толстой особенно остро чувствовал диссонанс от разрыва формы и содержания не только в искусстве, но и в жизни. «Мы любим себе представлять несчастье чем-то сосредоточенным, — говорил Толстой, — фактом совершившимся, тогда как несчастье никогда не бывает событие, а несчастье есть жизнь, длинная жизнь несчастная, то есть такая жизнь, в которой осталась обстановка счастья, а счастье, смысл жизни — потеряны» (20, 370).

Относительно «Анны Карениной» Толстой однажды сказал, что он пишет свой роман не так, «как обыкновенно пишут романисты: роман кончается, когда он и она женятся, то есть когда роман должен бы только начинаться». Его роман будет «описывать не только то, как они поженились, но и то, что произошло после этого»[28].

В семейной истории Левина главная роль принадлежит Кити. Она всегда любила его, даже тогда, когда чуть было не вышла замуж за Вронского. Они были как бы предназначены друг для друга, и сама судьба управляла их встречами и разлуками и привела их наконец к венцу. Кити не то что понимает Левина, а прямо угадывает его мысли…

Казалось бы, лучших условий для счастья при молодости и любви нельзя себе представить. Но у Кити есть одна черта, которая предвещает несчастье Левина. Она слишком себялюбива и свое себялюбие переносит на весь домашний уклад в Покровском. Чувства Левина, его внутренняя жизнь представляются ей принадлежащими лишь его совести, до которой ей нет дела. Она по-своему воспринимает и хранит форму счастья, не замечая того, что внутреннее содержание, «смысл жизни» постепенно ускользают от нее.

И так было до поры до времени. Отношения с женой стали усложняться по мере того, как его захватывала и увлекала идея опрощения, отказа от собственности и разрыва с дворянством и усадебным укладом.

Так Левин вступает на путь, который он называл «жизнью по совести». И Кити чувствует это без всяких слов. Она чувствует и то, что Левин постепенно уходит от того образа жизни, который ей был всегда мил, приятен и привычен. Ей казалось, что он уходит от нее. И она видела здесь присутствие чего-то нелогичного, странного, с чем она не могла согласиться и не знала, как бороться.

Она верит в доброе сердце Левина, верит в то, что «все образуется». Между тем Левина все более поглощают мысли, которые хотя и созрели в уединении, но уводили его все дальше от семейного уединения в большой народный мир тревог и забот. И тут постепенно должна была обозначиться грань непонимания между ним и его женой, как эта грань стала обозначаться уже в 70-е годы и наконец привела к семейной драме самого Толстого.

«Она понимает, — думал он, — она знает, о чем я думаю. Сказать ей или нет? Да, я скажу ей». «Но в ту минуту, как он хотел начать говорить, она заговорила тоже». И вовсе не о том, о чем думал Левин. «Вот что, Костя, — сказала Кити. — Сделай одолжение, поди в угловую и посмотри… поставили ли новый умывальник?» «Нет, не надо говорить», — решил Левин. И это был конец романа. Неотвратимый конфликт с Кити, еще более драматический, чем история Анны Карениной, ожидал Левина. Конфликт этот протянулся через всю жизнь Толстого, выйдя за пределы романа, и окончился бегством, уходом Толстого и его смертью на глухой станции Астапово.

В характере и отношениях Левина к жене и к семье несомненно есть некоторая идеальность. Толстой в своем романе как бы преодолевал тот «разлад», который уже наметился в его собственной семье и в жизни. Однако он сохранил и в романе залоги истинного драматизма в отношениях Левина и Кити.

Вот почему нам кажется, что Н. Н. Гусев был неправ, когда говорил, что «брак Левина и Кити — брак идеальный, в котором осуществлено полное душевное единение»[29]. Именно отсутствие полного душевного единения и тревожит Левина в последних главах романа. Не подтверждается романом и другая формула Н. Н. Гусева: «Брак Кити с Левиным совершенно благополучен, здесь нет никаких осложнений, и в будущем их не предвидится»[30].

«Осложнения» предвидятся Толстым, когда он осторожно пишет о недоумении Кити: «Для чего он целый год все читает философии какие-то?» И дело было не в одном ее непонимании. В условиях «переворотившегося» быта все становится драматичным не только в семье Каренина, но и в семье Левина. Поэтому противопоставление Левина другим героям романа может быть лишь очень условным.

Жизнь неудержимо разделялась на две неравноценные части. На одной стороне была «форма», обстановка счастья, а на другой стороне утраченное «содержание».

«Мысль семейная» в «Анне Карениной» в узком смысле означает нерасторжимость брака. Именно этой точки зрения и придерживается Каренин. В черновиках романа есть одно очень важное замечание: «В вопросе, поднятом в обществе о разводе, Алексей Александрович и официально и частно был против» (20, 267). Но Алексей Александрович и лично и официально терпит поражение.

В чем же все-таки состоит трагедия Анны Карениной?

Ведь ей, в сущности, так же, как Вронскому, все удается. Каренин с отчаянием видит, что она «торжествует» над всеми. Не захотела больше оставаться в его доме и не осталась. Захотела уехать с Вронским в путешествие и уехала.

Фет как-то заметил, что Толстой недаром представил Анну Каренину светской дамой, принадлежащей к богатому и независимому кругу людей своего времени. Ей как будто ни о чем не нужно было вперед заботиться. Богатство дополнялось праздностью.

То, от чего Анна отрекается, как бы умирает для нее, перестает существовать. В самом начале романа, прощаясь с Долли, Анна, как бы между прочим, говорит: «У каждого есть в душе свои skeletons»[31]. И этих «тайн», этих skeletons в ее душе становилось все больше и больше.

Время от времени то, что уже «умерло для нее», воскресало и «давило на сердце». Но она продолжала свою роковую «борьбу за существование», принимала «условия борьбы». Нет таких жертв, которые бы она не принесла ради осуществления того, что было для нее «невозможною, ужасною и тем более обворожительной мечтою счастья».

Вступая в эту борьбу, Анна должна была отбросить чувство сострадания, иначе она никак не могла достигнуть своей цели. Но оказалось, что, преодолев это чувство, она не может установить и настоящих отношений с Вронским. Единственный упрек, который она высказывает ему, состоит в том, что он «не жалеет» ее. «По нашему сознанию сострадание и любовь есть одно и то же», — отмечал Толстой (62, 272).

И вот что странно: осуществление самых страстных желаний, требующих стольких жертв и такого решительного пренебрежения мнением окружающих, не приносит счастья ни ей, ни Вронскому. «Вронский между тем, — пишет Толстой, — несмотря на полное осуществление того, чего он желал так долго, не был вполне счастлив. Он скоро почувствовал, что осуществление его желания доставило ему только песчинку из той горы счастья, которую он ожидал».

Это же чувство испытывала и Анна Каренина. У Вронского были свои skeletons. В том числе и воспоминания о Кити, которую он принес в жертву своему новому «роковому» чувству. Анна и Вронский с удивлением замечают свое отражение в чуждых им образах. Вронский сопровождает иностранного принца в его поездке по России. Принц был увлечен новизной впечатлений и искал все новых и новых страстей. И Вронский вдруг с удивлением и стыдом начинает узнавать себя в этом принце. «Глупая говядина! — думает Вронский. — Неужели я такой?» Конечно, он был «не такой», но что-то в нем напоминает этого «принца», каждое желание которого было для окружающих «законом».

Подобно тому как Вронский узнает себя в глупом принце, Анна узнает себя в детях, которые тянутся к «грязному мороженому». «Вот им хочется этого грязного мороженого. Это они знают наверное, — думала она, глядя на двух мальчиков, остановивших мороженика, который снимал с головы кадку и утирал концом полотенца лицо. — Всем нам хочется сладкого, вкусного. Нет конфет, то грязного мороженого».