– Да не вой ты так! – сдавленно сказал он. – Сил моих больше нет!

– У-У-у! – продолжала Елена все громче и ужаснее.

– Заткнись!!! – закричал Генрих Иванович в отчаянии. – Не могу больше!!! – И изо всех сил, с крутого размаха, нанес удар спицей в спину жены. – Вот тебе, вот!!!

– У-у-у!!! – Вой Елены достиг апогея.

Шаллер все втыкал спицу в спину жены, раз за разом, пока не понял, что спица от ударов согнулась спиралью и более не достигает цели.

А Елена все продолжала выть, надрывая душу полковника потусторонностью.

– Да когда же ты сдохнешь!!! Что же это такое, в конце концов!

Он обхватил спину Елены руками, пытаясь нащупать раны, оставленные спицей, кровь, сочащуюся сквозь материю, – но платье, надетое на Белецкую, было совершенно сухим, да и ран на теле не было вовсе.

Силы оставили Шаллера. Он с трудом повернул жену к себе лицом и стал смотреть в ее глаза.

– Ты уничтожила меня! – зашептал он. – Ты лишила смысла мою жизнь! Я ненавижу тебя! Я проклинаю тот день, когда ты прельстила меня своим рыжим телом! Я проклинаю твоего отца, чьих лошадей сожрали во время войны! Я всю жизнь хотел любить другую женщину! Такую, как Протуберана! Она погибла, а я все еще ее хочу, ее люблю!

На миг в глазах Елены родилась мысль. Она резво взмахнула рукой, стараясь попасть Шаллеру в лицо. Ее отросшие ногти, поломанные и кривые, чиркнули Генриха Ивановича по щеке, оставляя на ней кровавые царапины.

– Пшел вон! – с ненавистью сказала Елена и завыла на всю округу так, что загавкали собаки. Мысль ушла из ее глаз так же быстро, как и пришла.

Этой ночью Шаллер первый раз в жизни напился. Он выпил все, что имелось в доме, – графин водки и бутылку миндального ликера. Его могучее тело рухнуло на пол, рюмка скользнула из пальцев, он несильно ударился головой о кресло и заснул.

На главной площади города усиленно митинговали.

Лица ораторов были искажены злобой, а слушатели громко выражали им свое одобрение.

– Немедленно уничтожить всю эту мерзкую и вонючую курятину! – кричал на всю площадь плюгавый мужичонка в кепке с помпоном. – Морить ее, жечь, ломать кости и отрывать гребешки!

– Правильно! – поддерживали из толпы. – Давить их, не зная пощады!

– Это же надо – такое творится! – продолжал надрываться мужичонка. – Это мы, люди, высшие существа, должны из-за этих пернатых покрываться перьями! Да так мы скоро начнем кудахтать и кукарекать! Над нами будет потешаться весь цивилизованный мир! Предлагаю немедленно отправиться на куриное производство и уничтожить этих тварей!

– Дави их, круши! – завизжала какая-то баба. – А-а-а, суки позорные!

Толпа заулюлюкала, воинственно настроенная, и, переминаясь с ноги на ногу, ожидала конкретного приказа.

– Стойте! Стойте! – раздался над толпой голос. – Подождите!

Люди обернулись и увидели самого губернатора Контату, который вместе с митрополитом Ловохишвили тащил огромный чан. Со лбов обоих катил обильный пот, а лица были красны от натуги.

– Подождите! – кричал Ерофей Контата. – Мы принесли вам компот!

В толпе опешили.

– Какой такой компот? На кой хрен он нам, твой компот!

– Они на нас миллионы делают! – с удвоенной силой заорал мужичонка в кепке. – В кур нас превращают, чтобы еще больше денег нажить, а теперь компотом хо– тят отделаться!

– Да послушайте же! – потряс кулаками митрополит.

– И слушать не будем! – завизжала баба. – А ну, за мной, на климово поле!!!

Сейчас мы покажем, кто курица, а кто человек!

В толпе поднялся такой гвалт и карусель, что слова Ловохишвили, что это не просто компот, а вакцина против болезни, потонули в нем, как чириканье птенца во время пушечной канонады.

– За мной! – призывала баба, выпячивая грудь. – Дави! Су-у-у-ки-и!

Наконец толпа в последний раз качнулась и хлынула с площади свободной рекой, сломившей дамбу нерешительности.

Митрополит и губернатор еще пытались что-то сделать, кого-то удержать, кому-то подставить подножку, но все было тщетно. Народ обрел единое сознание и единую цель, а потому устремился в слаженном порыве учинять бойню.

Пробегая мимо отцов города, плюгавый мужичонка в кепке со всех сил пнул чан с компотом, криво улыбнулся и побежал дальше. Сладкая вакцина выплеснулась на булыжную мостовую и в мгновение ушла сквозь щели под землю.

–Ах!..-сказал губернатор.

– Ох!.. – вторил ему митрополит.

Уже через мгновение площадь опустела.

– Я уезжаю, – сказал губернатор митрополиту.

– Куда?

– Куда-нибудь в среднюю полосу. Стану просто помещиком. Денег хватит.

– А я отбываю в Ватикан за новым назначением.

Еще много мест на земле существует, где язычество господствует.

– Кстати, – поинтересовался губернатор, – вам чан не нужен?

– К чему он мне?

– Ну тогда, с вашего позволения, я себе его возьму.

Знаете, очень удобно для варки варений.

– Да ради Бога.

– Поможете донести?

– Нет. Я в другую сторону.

– Тогда ладно. Как-нибудь сам…

Толпа стремительно направлялась к – климовскому" полю. В ее слаженном беге было что-то от первобытного племени, загоняющего стадо мамонтов.

По пути к куриному производству погромщики давили и топтали диких кур, проходясь коваными сапогами по их кладкам. Во все стороны брызгал яичный желток, напоминая выплеснувшиеся с небес лучи солнца, кружилось разноцветное перо и стоял над городом истошный, надрывный птичий крик.

– Ах ты, Господи, что происходит! – всплеснула руками Вера Дмитриевна, глядя из окна на пробегающую толпу. – Куриный погром!.. Лизочка! Лизочка!.. Пойди погляди скорее! Наконец-то они решились!

Лизочка и так все прекрасно видела, сидя на подоконнике в своей комнате. Рядом с кроватью стояли чемоданы и тюки с вещами, собранные по настоянию г-на Туманяна.

Несмотря на поспешный отъезд, Лизочка Мирова была счастлива. Накануне скотопромышленник сделал ей предложение, и она, не раздумывая, согласилась. Ее воображение волновал отъезд в столицу, в которой она никогда не бывала, но о которой ей столько грезилось еще в девичьих снах.

– Ах! – сказала Лизочка. – Да пропади эта дыра пропадом!

– Ну вот и началось, – прошептал доктор Струве, заслышав народный вопль. – Вот и конец наступает.

Он оглядел свою уютную лабораторию и чуть было не заплакал о том, что все это придется оставить. И дом, и практика – все коту под хвост.

– А ведь я был почти первым жителем города! – вдруг вспомнил эскулап, но подавив волевым усилием сантименты, сложил в саквояж врачебный инвентарь.

– Господи, что там?! – Отец Гаврон напряг зрение. – Люди, что ли, бегут? – Монах перекрестился. – Никак, громить производство собираются!

Он ничуть не испугался, а откупорил бутыль с формолыо и сделал из нее глоточек. Потом взял свой – фоккель-бохер" и передернул затвор.

Наконец толпа достигла – климовского" поля, окружив его плотным кольцом. Самое большое гнездо заразы от народа отделяла бетонная стена высотой в два человеческих роста. Единственный вход – ворота, обшитые листовым железом, были накрепко заперты изнутри.

Народ шумно и злобно дышал, встретив неожиданное препятствие. Слышалась матерная брань.

Отец Гаврон свесился с наблюдательной вышки.

– Эй, вы чего там?

Народ задрал головы.

– А ты чего? – спросил плюгавый мужичонка. При этом с него свалилась кепка и измазалась в курином помете.

– Я ничего, – ответил монах. – Я сторожу.

– А ну слезай! – рассердился предводитель, брезгливо разглядывая кепку.

– Открывай ворота! – закричала баба. – Сейчас такое начнется!..

– Слушайте-ка меня внимательно! – миролюбиво начал отец Гаврон. – Ворота я вам не открою. Да и вам пробовать не советую! – Он приподнял ружье и уложил его на перекладину, так что ствол смотрел прямо в гущу толпы. – Лучше охолодите-ка свой ныл и ступайте по домам. Правда, лучше будет.