— Любовник? — предположила Шарлотта.
— Тогда она невероятно осмотрительна!
— Не очень-то осмотрительно носить неизвестно откуда взявшееся пальто с соболиным мехом, ничего при этом не объясняя, — возразила Шарлотта. — Не может же она быть настолько наивной, чтобы воображать, будто это пройдет незамеченным! Держу пари, любая женщина с Рутленд-плейс может оценить наряд другой женщины с точностью до гинеи. И, вероятно, назвать портниху, которая его пошила, и месяц, в который его скроили.
— Ох, Шарлотта! Это несправедливо. Мы не такие… не такие недобрые и мелочные, как ты, похоже, думаешь.
— Не недобрые, мама, но практичные и прекрасно разбирающиеся в том, что сколько стоит.
— Это так. — Кэролайн доела суп, и служанка подала следующее блюдо — нежную, превосходно приготовленную рыбу. В иных обстоятельствах Шарлотта насладилась бы ею в полной мере.
— Теперь у Теодоры явно больше денег, чем раньше, — неохотно продолжала Кэролайн. — Мина как-то предположила, что она сделала нечто ужасное, чтобы заработать их, но я тогда подумала, что она просто шутит. Временами у нее прорывался довольно дурной вкус. — Она подняла глаза. — Ты считаешь, все могло быть именно так и Мина что-то об этом знала?
— Возможно. — Шарлотта ненадолго задумалась. — С другой стороны, возможно, Мина сказала так из зависти или просто ради красного словца. Самые дурацкие слухи порой так и начинаются.
— Но Мина была не такая, — возразила Кэролайн. — Она редко говорила о других, только если говорили все. Она предпочитала слушать.
— Значит, это все же могло быть как-то связано с Тормодом, — рассудила Шарлотта. — Или каким-то другим мужчиной, о котором мы пока не знаем. И даже с Олстоном. Или же она просто была воровкой.
— Самоубийство? — Кэролайн отодвинула свою тарелку. — Как это ужасно, что другой человек, другая женщина, во многом такая же, как ты, и живущая по соседству, настолько несчастна, что накладывает на себя руки, не желая прожить еще хотя бы день, а ты об этом ни сном ни духом и как ни в чем не бывало занимаешься обычными делами, обдумываешь меню, проверяешь, починено ли белье, и думаешь, кому нанести визит…
Шарлотта протянула руку через стол и коснулась матери.
— Не думаю, что ты могла бы что-то сделать, даже если бы знала, — тихо проговорила она. — Мина ничем не дала понять, что так безнадежно несчастна, да и нельзя же лезть в чужие дела с расспросами. Горе порой легче переносить в одиночку, а унижение — последнее, чем хочется поделиться. Самое милосердное — это сделать вид, что ничего не замечаешь.
— Полагаю, ты права. Но я все равно чувствую себя виноватой. Наверняка я могла бы что-то сделать.
— Ну, теперь уже ты не можешь ничего, кроме как хорошо говорить о ней.
Кэролайн вздохнула.
— Я, разумеется, послала соболезнование Олстону, но чувствую, что навещать его еще слишком рано. Он, конечно, страшно потрясен. Но бедняжка Элоиза тоже нездорова. Я подумала, мы могли бы заглянуть сегодня к ней и выразить сочувствие. Она приняла все это слишком близко к сердцу. По-видимому, бедняжка еще более слабого здоровья, чем я полагала.
Не слишком веселая перспектива, но долг есть долг. И если Лагарды последними, не считая прислуги, видели Мину живой, то, быть может, они расскажут что-то интересное.
Войдя вслед за Кэролайн в гостиную Лагардов, Шарлотта даже замерла от изумления. Эта Элоиза настолько разительно отличалась от той, которую она видела на прошлой неделе, что ее было бы впору представлять заново. В лице Элоизы не было ни кровинки, и двигалась она медленно, словно лунатик. Девушка выдавила улыбку, но получилось неубедительно. На Рутленд-плейс пришла смерть, и необходимость изображать радость отпала.
— Как мило, что вы зашли, — тихо сказала она, обращаясь вначале к Кэролайн, потом к Шарлотте. — Прошу вас, присаживайтесь и устраивайтесь поудобнее. На улице все еще довольно холодно. — Поверх платья у нее была толстая шаль, и девушка зябко куталась в нее.
Шарлотта села в кресло на другом конце комнаты, подальше (насколько позволяла вежливость) от огня, жарко пылавшего в камине, словно была середина зимы. На дворе стоял славный весенний денек, солнечный, хотя пока еще и прохладный.
Кэролайн как будто растерялась. Быть может, ее собственные тревоги подступили так близко, что мешали выстроить мысли в вежливые фразы. Шарлотта поспешила заговорить раньше, чем Элоиза это заметит.
— Боюсь, лета всегда приходится ждать дольше, чем надеешься, — заметила она. — Думаешь, раз дни длиннее, то и солнце должно быть теплее, а это далеко не всегда так.
— Да, — отозвалась Элоиза, глядя на квадрат голубого неба в окне. — Да, обмануться так легко. День кажется солнечным и теплым, но, пока не выйдешь, ни за что не догадаешься, какой он на самом деле холодный.
Кэролайн вспомнила наконец о манерах и цели их визита.
— Мы ненадолго, — сказала она, — поскольку сейчас не время для светских визитов, но и я, и Шарлотта хотели узнать, как вы и не можем ли мы что-то сказать или сделать, чтобы утешить вас.
Сначала Элоиза как будто и не поняла, о чем речь, но потом лицо просветлело.
— Вы очень добры. — Она улыбнулась им обеим. — Не думаю, что переживаю глубже, чем все мы. Бедняжка Мина… Как внезапно может перемениться весь мир! Только что все шло как обычно, а в следующую минуту случаются громадные, ужасные и столь необратимые перемены, что кажется, будто прошли годы.
— Некоторые перемены — просто результат ужасных случайностей. — Шарлотта не могла упустить возможность что-нибудь узнать — уж слишком важное дело. — Другие же происходят постепенно, незаметно. Просто мы не всегда это замечаем.
Глаза у Элоизы расширились, словно неожиданное замечание Шарлотты привело ее в некоторое замешательство.
— Что вы имеете в виду?
— Я и сама толком не знаю, — уклонилась от ответа Шарлотта, не желая показаться чрезмерно любопытной. — Только я так думаю, что если бедняжка миссис Спенсер-Браун наложила на себя руки, то в ее жизни, должно быть, происходила какая-то трагедия, о которой мы и не подозревали. — Она намеревалась вести тонкую игру, но Элоиза была так естественна и открыта, что хитрости, подходящие в общении с кем-то более изощренным и искусным, выглядели бы здесь неуместно.
Хозяйка дома опустила глаза, разглядывая складки юбки на коленях.
— Вы думаете, Мина сама лишила себя жизни? — медленно, осторожно взвешивая каждое слово, спросила она. — Тогда это выглядит как трусость. Я всегда считала, что Мина сильнее.
Шарлотта удивилась — она ожидала большего сочувствия и понимания.
— Мы не знаем, какая боль ее мучила, — сказала она уже не так мягко. — По крайней мере, я не знаю.
— Нет. — Элоиза не поднимала глаз, но на лице ее промелькнуло раскаяние. — Думаю, мы по большей части даже не догадываемся о страданиях другого — насколько оно велико, насколько остро, какую боль причиняет. — Она покачала головой. — Но я все равно считаю, что лишить себя жизни — все равно что сдаться.
— Не всем достает сил бороться, или рана страшнее, чем можно вынести, — продолжала Шарлотта, в глубине души недоумевая, почему с таким упорством защищает Мину. Никакой особенной симпатии к покойной она не испытывала, ее чувства к Элоизе были гораздо теплее.
— Мы не знаем, лишила ли бедняжка себя жизни, — вмешалась наконец Кэролайн. — Возможно, произошло какое-то ужасное недоразумение. Я все же считаю, что если бы она была настолько убита горем из-за чего-то, мы бы это знали.
— Не могу согласиться с тобой, мама, — ответила Шарлотта. — А что вы об этом думаете, мисс Лагард? Вы ведь были хорошо знакомы с ней, не так ли?
С минуту Элоиза молчала.
— Не уверена. Раньше я думала, что знаю все, что можно знать, в курсе того, о чем говорят, и воображала, что могу определить, чего стоят слухи. Теперь же… — Она не договорила и поднялась, повернулась спиной к ним и прошла к окну в сад. — Теперь я начинаю понимать, что ничего, в сущности, не знала.
