– Это лекарства, – просипел Владимир Викторович, поясняя происхождение синяков. – Мне кололи их двадцать дней, вот и попортили почки.

– Что с вами?

– Я хочу въехать.

Крутанувшись в кресле, я пропустила его коляску, которой он даже внутри дома управлял неумело, путаясь в направлениях и ударяясь об углы.

– Вот упал на рельсы неудачно, – сказал сапер. – В двух местах сломал позвоночник. Хорошо, что еще жив остался.

– А где Соня? – спросила я.

– Я вернулся из больницы, а ее нет.

– Наверное, на работе.

– Я уже пять дней, как вернулся. Она ушла.

Он закашлялся, и я видела, как кашель отдается болью в шее, которой он не мог пошевелить.

Что он делает, когда шея чешется? – подумала я.

– Я думал, что, может быть, вы знаете, где Соня?

– Нет.

– Она ушла от меня, я думаю.

– Вы плохо к ней относились.

– Я думаю – да.

– Что же вы удивляетесь?

– Яне удивляюсь.

– Хотите чаю?

Он попытался было покрутить головой, но каркас удерживал шею, и Владимир Викторович глухо вскрикнул.

– Вы беременны? – спросил он через некоторое время, когда боль утихла.

– Да, – ответила я и улыбнулась. – Неужели уже так заметно?

– Заметно. Поздравляю.

– Спасибо. Может быть, все-таки чаю?

– Нет-нет.

– Как знаете.

Владимир Викторович чуть приподнялся в кресле на руках и переместил центр тяжести с одной половины тела на другую. Я подумала, что у него затекли ноги и потому он так сделал, но что-то странным показалось мне в этом движении, а что – я так и не поняла.

– Я хочу просить у вас прощения за все неудобства, которые вам причинил, – произнес сапер быстро, как будто долго брал себя для скороговорки в руки, а теперь собрался с духом и удачно протараторил.

– За неудобства? – изумилась я. – И это вы считаете неудобствами?! Попытка изнасилования, толкание под поезд и посылка со взрывчаткой! Вот уж неудобства, так неудобства!

– Я вас не насиловал.

– А что же вы делали?!

– Я вас любил.

Он произнес эту фразу тихо и проникновенно, так что у меня екнуло под сердцем.

– Такое у меня проявление любви, – добавил Владимир Викторович.

– А когда под поезд бросали?

– Я вас не бросал под поезд, я сам на рельсы упал.

– Ну конечно же!.. И взрывчатку не вы посылали?

– Какую взрывчатку? – он поднял на меня удивленные глаза.

– Не прикидывайтесь! Вы вложили в посылку, из Института Мировой Литературы, взрывчатку: мне могло руки оторвать!

– Никакой взрывчатки я не вкладывал! Посылки ваши перехватывал, рукописи читал, каюсь, но посылал их дальше по адресу! – сапер вытер с ладоней пот. – Не понимаю, зачем вы Горького переписывали от первого лица?

В сердцах я хотела было сказать, что вовсе не переписывала Горького, что сам классик это сделал, но вовремя спохватилась и, пожав плечами, оправдалась, что от нечего делать случилось такое и, мол, мне интересно было, как на такую штуку посмотрят в Институте Мировой Литературы.

– Видать, и я скоро от тоски буду всякими такими глупостями заниматься, – со слезами на глазах произнес Владимир Викторович.

– А что, никаких надежд?

– Никаких.

– Вы же рыбак, – попыталась я утешить его. – Будете себе сидеть на льдине и рыбку ловить!

– Да-да, – согласился сапер.

– Будет клевать и большая и маленькая!

– Да-да.

– А там, глядите, и Соня вернется!

– Конечно…

– Только коляску вам надо достать посовременнее! На этой трудно ездить! У меня имеется друг один в Москве, может, он сумеет помочь!..

– Молокан? – спросил Владимир Викторович, невинно захлопав глазами.

– Какой Молокан? – переспросила я, поняв, что сказала лишнее, а оттого покраснела отчаянно.

– Саксофонист.

– Почему, собственно, он?

– Да так, в голову пришло.

Сапер крутанул колесами и подъехал ко мне ближе, затормозив в нескольких вершках от моей коляски.

– Думаю, что не его ребеночек будет, – прошептал он, глядя мне в самые глаза.

– А чей? – поперхнулась я от неожиданности.

– Вполне мой.

– Чушь!

– Мальчишечка будет!

– Бред какой-то! Вы пролились мимо меня!

– Достанет лишь капли одной!

– И одной капли не попало!

– Уверена?

Его глаза заблестели, а руки непрерывно поглаживали ручки кресла, как будто он хотел отполировать их своими ладонями.

– Уверена, – твердо сказала я. – Убирайтесь отсюда!

В ответ он протянул мне свои ладони и прошептал:

– Отдай мне то, что не принадлежит тебе.

– Да что же это такое, в самом деле! Вон отсюда!

– Прошу тебя! – молил Владимир Викторович, вытягивая ко мне руки все длиннее, словно они были раздвижные. – Мне так это нужно!

– Да что вы имеете в виду? – прикидывалась я непонимающей.

– Ящичек у тебя есть такой, черненький!..

– Никакого ящичка у меня нет!

– Футлярчик!..

– И футлярчика тоже!

Неожиданно в глазах сапера потемнело, руки его задвинулись восвояси, а рот искривился в злобной гримасе.

– Нету, говоришь? – прошипел он.

– Нету, – подтвердила я, бледнея от страха.

– А колечко у тебя со змейкой откуда?

– Колечко?..

– Где ящик, сука? – заревел медведем Владимир Викторович и вдруг стал подниматься с инвалидной коляски.

Он сорвал со своей шеи каркас и подвигал ею для разминки. Ноги его прекрасно держали туловище, и тут я поняла, что насторожило меня, когда сапер перекладывал затекшее тело с одной его половины на другую. Парализованные не чувствуют, когда их тело затекает. На то они и парализованные!.. Он обманул меня! Он вовсе не парализованный!

– Теперь тебя никто не спасет! – улыбался Владимир Викторович, роняя на пол капельки слюны – желтые и густые, почти сбившиеся в пену.

Он подступал ко мне маленькими шажочками, как будто оттягивал сладкий момент расправы, и щерился мелкими зубами, как дикая тварь.

Ужас сводил меня с ума! Я механически крутила колесами, отъезжая от сапера подальше, а он продвигался за мною следом и шевелил пальчиком с длинным ногтем.

– Умрешь сейчас! – приговаривал Владимир Викторович. – Сейчас!

Похоже, на этот раз он был прав, и ничего меня уже не спасет! На кой черт я спрятала Лучшего Друга в шкаф! Человек из благотворительного общества не разглядел бы его под полотенцем, а теперь я из-за этого пропадаю!

– Что рыщешь глазенками по сторонам! Нет твоего защитничка?!. Ах, незадача какая вышла!

– Так вы и Соню убили! – догадалась я внезапно. – Никуда она от вас не уходила, просто вы ее на куски разрезали, как и меня хотите!

– Замолчи, шлюха!

Я докатилась до письменного стола. Дальше отступать было некуда.

Владимир Викторович тоже остановился и сказал:

– Сначала я откушу тебе ухо. А следом выдавлю правый глаз.

И вновь стал придвигаться, наклонившись головой вперед и высунув изо рта красный язык.

В смертельном страхе я оперлась руками о стол и вдруг почувствовала под пальцами ножичек для вскрывания писем, некогда пилку для ногтей, которым пытался перерезать себе вены Лучший Друг и который хранится у меня очень давно.

Сапер потянулся к моему лицу пальцем с длинным ногтем и почти уже достал до глаза, когда я схватила свой ножичек и со всем отчаянием, на какое была способна, размахнулась и воткнула пилку саперу в висок.

Железка вошла с треском, как будто пробила корку арбуза. В голове Владимира Викторовича хлюпнуло, он в изумлении захлопал глазами, потрогал голову с торчащим из нее ножичком и заудивлялся багровой крови, текущей по щеке.

– Ишь ты! – проговорил он и рухнул на пол, словно ему в одно мгновение перерубили сухожилия на ногах.

Под затылком сапера быстро растекалась темная лужа, а я часто дышала, еще не совсем веря в свое спасение.

Через пятнадцать минут, потрогав пульс на запястье Владимира Викторовича и не нащупав толчков, я догадалась, что он скончался от нанесенной раны.

А еще через десять минут, в сгущающихся сумерках, я поняла, что убила его и что просто так это для меня не кончится.