Как же можно охарактеризовать подобного человека, задал себе вопрос мистер Кэрилл. Будь у графа достаточно ума, чтобы постичь основы собственного поведения, его легко было бы понять и столь же легко презирать. Но мистер Кэрилл сознавал, что имеет дело с одним из тех, кто никогда не вникал в суть чего бы то ни было, не говоря уже о себе и своих поступках, и это прискорбное отсутствие понимания происходящего лишило его светлость возможности чувствовать и судить, подобно большинству людей. А посему мистер Кэрилл рассматривал его скорее в качестве объекта для жалости, нежели презрения. И даже размышляя о той истории тридцатилетней давности, столь близко касавшейся самого мистера Кэрилла, последний был убежден, что все те же жалкие недостатки могут быть поставлены в оправдание Остермора.

Между тем после его ухода из Стреттон-Хауза там состоялась перепалка между леди Остермор и ее сыном, с одной стороны, и лордом Остермором — с другой. Слабый и нерешительный во всем остальном, граф, по-видимому, мог быть непреклонным только в своей неприязни к сыну и твердым в своем решении не прощать низость его поведения по отношению к Гортензии Уинтроп.

— Здесь наша вина. — Ротерби снова пытался обелить себя, используя старые аргументы и раздраженный презрительный тон, совсем не подобающий сыну. — Серьезно, я женился бы на ней, если бы не ваши угрозы лишить меня наследства.

— Ты дурак, Чарлз! — накинулся на него его отец. — Неужели ты предполагал, что, оставляя тебя без наследства из-за законной женитьбы на ней, я поступил бы иначе, узнав о твоей попытке склонить ее к фиктивному браку? С меня довольно! Иди своей дорогой, проклятый распутник, позорящий само имя джентльмена. С меня хватит.

Этой позиции и держался граф вопреки всем доводам Ротерби и его матери. Он, топая, вышел из библиотеки с последним наказом сыну покинуть его дом и никогда более не пятнать своим присутствием. Ротерби уныло посмотрел на мать.

— Он не шутит, — сказал виконт. — Он никогда не любил меня. Он никогда не был мне отцом.

— А был ли ты хоть немного ему сыном? — спросила ее светлость.

— Настолько, насколько он позволял мне это, — ответил виконт с написанной на лице мрачной удрученностью. — О, дьявол! Как ужасно он со мной обращается. — Ротерби вышагивал по комнате, негодуя. — Вся эта шумиха из-за ничего! — стенал он. — Он что, никогда не был молодым? И ведь в конечном счете никто не пострадал. Девушка снова дома.

— Тьфу ты! Ты действительно дурак, Ротерби, и этим все сказано. Иногда мне становится интересно, кто из вас больший дурак — ты или твой отец. И все же ему впору удивляться, что ты его сын. Как ты полагаешь, что бы случилось, если бы твоя затея с этой сопливой мисс увенчалась успехом? Да этого было бы достаточно, чтобы тебя повесить.

— Ну и ну! — сказал виконт, опускаясь в кресло и угрюмо уставившись на ковер. Потом снова столь же угрюмо добавил: — Его светлость был бы рад, так что хоть кому-то это доставило бы удовольствие. Пока же…

— Пока же тебе лучше отыскать человека по имени Грин, бывшего в Мэйдстоуне, и заткнуть ему рот гинеями. Он в курсе случившегося.

— Ерунда! Грин был там по другому делу. — И Ротерби рассказал ей о подозрениях, которые питал шпик в отношении мистера Кэрилла.

Это повергло ее светлость в размышления.

— Что ж, — вскоре сказала она, — да будет так!

— Да будет как, мадам? — спросил Ротерби, поднимая на нее глаза.

— Ну, этот человек, Кэрилл, должно быть, обхитрил шпика, несмотря на устроенный тем обыск. Я застала этого хлыща с твоим отцом — парочка не разлей вода, и в руке у твоего отца была бумага, тонкая, как паутина. Дьявол! Будь я проклята, если он не чертов якобит.

Ротерби в мгновение ока был на ногах. Внезапно он вспомнил все, что услышал в Мэйдстоуне.

— Ого! — радостно воскликнул он. — И что заставляет вас так думать?

— Что заставляет? Да то, что я видела. И кроме того, я нутром это чую. Сам инстинкт подсказывает мне, что это так.

— О если бы вы оказались правы! Проклятье! Я найду способ поквитаться с этим наглецом из Франции и буду диктовать условия его светлости.

Ее светлость пристально на него посмотрела.

— Ты бессердечный негодяй, Чарлз. Ты что, способен предать своего собственного отца?

— Предать его? Нет! Но я положу конец его интригам. Господи! Разве он не достаточно потерял в южноморском мыльном пузыре, чтобы спускать то немногое, что осталось, на какой-то сумасбродный якобинский заговор?

— Какое это имеет для тебя значение после того, как он поклялся лишить тебя наследства?

— Какое, мадам? — Ротерби хитро засмеялся. — Я остановлю их обоих. Двух птичек одним махом, чтоб мне пусто было. — Он потянулся за своей шляпой. — Я должен найти этого Грина.

— Что ты собираешься делать? — спросила графиня слегка дрожащим от беспокойства голосом.

— Подогреть его подозрения насчет Кэрилла. После своего провала в Мэйдстоуне он будет готов действовать. Ручаюсь, он страдает до сих пор. А если уж нам удастся заковать Кэрилла в кандалы, страх перед последствиями вернет Кэрилла на землю. Тогда уж наступит моя очередь.

— Но ты ведь не сделаешь ничего такого, что бы… что бы навредило твоему отцу? — строго спросила леди Остермор, положив ему руку на плечо.

— Доверьтесь мне, — рассмеялся Ротерби и цинично добавил: — Выдавать его не в моих интересах. По мне лучше испугом привести графа в чувство и напомнить ему об отцовском долге.

Как и подобает человеку его положения, мистер Кэрилл устроился в уютных и хорошо обставленных апартаментах на Олд-Палас-Ярд. Чтобы не вызывать подозрений — власти, напуганные якобитскими настроениями в стране, чуть ли не в каждом иностранце видели шпиона — он решил вести себя в Лондоне словно заурядный искатель развлечений, и в первый же вечер, сразу после беседы с лордом Остермором, отправился к своим старым оксфордским друзьям, Стэплтону и Коллису.

Мистер Кэрилл был приятным и обходительным молодым человеком, и эти качества, а также изрядная толщина кошелька обеспечили ему самый теплый прием во всех заведениях, где тогда собиралось высшее общество. Дни потянулись ленивой и однообразной чередой: прогулка, бокс, опера, кофейня, прием.

Но за напускной беспечностью скрывалось глубокое душевное смятение. Гнев, заставившей мистера Кэрилла приехать в Англию и вручить отцу уничтожающее письмо, неожиданно остыл. Тщетно пробовал он убедить себя, что лорд Остермор ничего иного не заслуживал, — неестественность происходящего мучила его. Кэриллу оставалось только попытаться хоть ненадолго забыть об этом и предоставить событиям разворачиваться своим чередом. И ему было на чем сосредоточить свое внимание, поскольку Гортензия Уинтроп все больше занимала мысли мистера Кэрилла. Каждый раз, прогуливаясь в парке Сент-Джеймс или посещая бокс, он пристально разглядывал находящихся там модниц, надеясь увидеть ее. И на третий день ему повезло.

В то утро леди Остермор велела приготовить экипаж для прогулки и послала Гортензии записку, в которой просила сопровождать ее. Однако девушка ответила решительным отказом — ее единственным желанием было оставаться дома, избегая насмешек и презрительных взглядов толпы.

Но надежда на это рухнула, когда миледи собственной персоной появилась в комнате, где Гортензия, только что закончив свой утренний туалет, сидела с книгой возле раскрытого окна.

— Что это такое? — воскликнула графиня. — Откуда столь дерзкий тон? Неужели мои желания ничего не значат для тебя?

— Вовсе нет, мадам, — ответила Гортензия, вставая. — Просто я себя неважно чувствую сегодня и не хотела бы появляться на солнце.

— Не удивительно, — усмехнулась леди Остермор. — Однако оставим это. Мне не безразлична твоя репутация, и я не намерена позволять тебе словно преступнице сидеть взаперти среди бела дня.

— Я — не преступница, мадам, — с негодованием произнесла Гортензия, — вы это прекрасно знаете.