— Я все поняла, — сообщила Гортензия ему с горькой улыбкой, поднимая и вновь успокаивая уголок еще недавно дрожавших губ, — когда Ротерби намекнул на стесненные обстоятельства вашей светлости… Он высоко себя ценит. Не знаю — возможно, ваш сын и любит меня, но только не так, как я понимаю любовь. Будь я для него удачной партией, он, без сомнения, взял бы меня в жены. Судя по всему, Ротерби нацеливается на более выгодный для него брак, и, желая тем временем удовлетворить свою любовь ко мне — низменную, как оказалось, — он стремится… он стремится… О Боже! Я не могу этого произнести. Вы понимаете, милорд?

Лорд Остермор от души выругался.

— Для подобного преступления существует наказание.

— Увы, милорд, для джентльмена с положением вашего сына существует и путь избежать оного, даже если б я решилась на то, чего, как он знает, я никогда не сделаю: выставила бы свой позор напоказ в тщетной попытке добиться справедливости.

Граф снова выругался.

— Он будет наказан! — решительно заявил Остермор.

— Несомненно. И Бог будет тому свидетель, — сказала Гортензия полным веры дрожащим голосом.

Глаза милорда выразили его сомнение в божественном вмешательстве. Он предпочел высказаться за себя.

— Я отрекусь от этого пса. Ему никогда более не войти в мой дом. Тебе же не будет напоминаться о том, что здесь произошло. Господи! А ты оказалась умна. Так разгадать его! — вскричал Остермор в порыве восхищения проницательностью воспитанницы. — Господи, дитя мое! Тебе следует стать адвокатом! Адвокатом!

— Скорее, это относится к мистеру Кэриллу… — начала Гортензия, но все остальное сказанное ей граф пропустил мимо своих ушей, внезапно вернувшись к своим страхам при упоминании имени этого джентльмена.

— Мистер Кэрилл! Боже упаси! Что его удерживает? — воскликнул он. — Могут ли они… могут ли…

Но тут открылась дверь, и в сопровождении хозяйки вошел мистер Кэрилл. Оба повернулись к нему.

— Итак? — промолвил его светлость. — Они ничего не нашли?

Мистер Кэрилл приблизился легкой, изящной походкой, облаченный в столь мастерски восстановленную Ледюком одежду, что никому и в голову бы не пришло предположить всю суровость осмотра, которому она подверглась.

— Поскольку я здесь, и притом один, ваша светлость может заключить именно так. Мистер Грин готовится к отъезду. Он чувствует себя униженным. Мне почти жаль мистера Грина. По природе я благожелателен. Я обещал направить жалобу милорду Картерету. Таким образом, надеюсь, с этим покончено.

— И что же, сэр? — промолвил его светлость. — И что же, письма у вас нет?

Мистер Кэрилл бросил быстрый взгляд через плечо на дверь. Он осторожно подмигнул графу.

— А ваша светлость ожидает письма? — спросил он. — Серьезная причина, чтобы принять меня за курьера. Полагаю, здесь какая-то ошибка.

Граф Остермор пребывал в недоумении.

Мистер Кэрилл с поклоном повернулся к даме. Затем он обвел рукой холмы.

— Прекрасный вид, — непринужденно заметил он. — Я сохраню милые воспоминания о Мэйдстоуне. — Взгляд девушки похолодел. Имел ли он в виду только ландшафт? По его тону догадаться было невозможно.

— Но только не я, сэр, — отозвалась Гортензия. — Я всегда буду думать о нем с горящими щеками, да разве еще с благодарностью за вашу спасительную проницательность.

— Довольно, умоляю вас. Эта тема слишком болезненна для вас, чтобы углубляться в нее. Позвольте призвать вас забыть о ней. Я уже так и сделал.

— Как это обходительно с вашей стороны.

— А я и есть сама обходительность, — скромно сообщил ей он.

Его светлость заговорил об отъезде, снова предложив мистеру Кэриллу доставить его в город в своей карете. Тем временем сам мистер Кэрилл повел себя весьма странно. Он на цыпочках приближался к двери вдоль стены, находясь вне поля видимости, раскрывавшегося из замочной скважины. Достигнув двери, он резко распахнул ее. Раздался вскрик, и в комнату вкатился мистер Грин. Прежде чем он смог подняться, мистер Кэрилл пинками вытолкал пшика прочь и позвал Ледюка с наказом выставить его из дома вон. И это был последний раз, когда они видели мистера Грина в Мэйдстоуне.

Вскоре граф Остермор со своей подопечной и мистер Кэрилл со слугой тронулись в путь. Мистер Кэрилл устроился в карете его светлости, а Ледюк следовал за нею в хозяйской.

Прошло около часа с наступления сумерек, когда они достигли Кройдона, маленькой деревушки, белевшей под полной луной, парившей в спокойном, чистом небе. Его светлость поклялся, что в эту ночь не сделает ни шагу дальше. Путешествие утомило его; действительно, последние несколько миль пути он дремал в углу кареты, всякие разговоры в которой прекратились задолго до этого, ибо стоили слишком больших усилий на дороге, постоянно трясшей и подбрасывавшей путников. К тому же, карета милорда была старомодного образца с рессорами, весьма далекими от желаемых для транспортировки дворянина.

Они остановились в «Колоколе». Его светлость заказал ужин и пригласил мистера Кэрилла разделить его, а пока приготовлялась пища, погрузился в беспокойную дрему в лучшем кресле гостиной.

Мисс Уинтроп тем временем вышла прогуляться в сад. Спокойствие и аромат ночи манили ее. Погруженная в раздумья, она прохаживалась по газону. Но вскоре ее одиночество было нарушено появлением мистера Кэрилла. Он также испытывал потребность поразмышлять в умиротворенной ночи. Заметив Гортензию, мистер Кэрилл хотел было удалиться, но, разгадав его намерение, она подозвала его к себе. Кэрилл подошел с готовностью. И, хотя он стоял теперь перед девушкой, приняв позу вежливого почтения, она была в замешательстве, не зная точно, что должна сказать ему или, скорее, какие слова ей следует употребить. Наконец с нервическим полусмешком она начала:

— Я по природе очень любопытна, сэр.

— Я уже распознал в вас исключительную женщину, — тихо заметил он.

Гортензия на мгновение задумалась.

— Вы что, никогда не бываете серьезным? — спросила она его.

— А это чего-нибудь стоит? — отпарировал он. — Разве это весело — быть серьезным?

— А разве в жизни нет ничего, кроме веселья?

— О да, конечно, есть, однако нет ничего более важного. Я знаю, что говорю. Дар смеха — для меня спасение.

— Отчего, сэр?

— Ах, ну кто же в этом признается? Моя история и воспитание таковы, что я, если бы склонил перед вами голову, стал бы самым мрачным и меланхоличным человеком из всех, кто вступил в этот мрачный и меланхоличный мир. К настоящему времени я мог бы найти собственное существование нестерпимым и — кто знает? — положить ему конец. Однако у меня хватает мудрости предпочесть смех. Человечество представляет собой усладительное зрелище, если мы только обладаем способностью наблюдать за ним бесстрастно. Такую способность я и развил в себе. Практика наблюдения за корчами человеческого червя имеет то преимущество, что, наблюдая, мы забываем корчиться сами.

— Горечь ваших слов противоречит их смыслу.

Мистер Кэрилл пожал плечами и улыбнулся.

— Зато показывает мою точку зрения. Я мог бы оправдать себя, сказав, что, сделав меня на мгновение серьезным, вы заставили меня покорчиться, в свою очередь.

Гортензия не спеша двинулась, и Кэрилл зашагал рядом с нею. На короткое время воцарилось молчание.

Вскоре она сказала:

— Вы находите меня, несомненно, столь же забавной, сколь и любого другого из ваших человеческих червей, за которыми вы наблюдаете.

— Боже избави! — спокойно ответил он.

Девушка рассмеялась.

— Значит, в моем случае вы делаете исключение. Какая тонкая лесть!

— Разве я не говорил, что считаю вас исключительной женщиной?

— Исключительно глупой, наверное?

— Исключительно красивой, исключительно восхитительной, — поправил мистер Кэрилл.

— Довольно неуклюжий комплимент, пожалуй, даже неумный.

— Коль скоро мы с вами ведем правдивый разговор, некоторый недостаток мудрости простителен. Но мы отвлеклись. Вы сказали, что существует причина, делающая вас любопытной, из чего я делаю вывод, что вы желаете получить сведения из моих рук. Прошу вас, не стесняйтесь, я — кладезь сведений.