В полночь партизаны ушли на выпад. Мы остались вдвоем с майором. Почему так светло вокруг, когда он разговаривает со мной? Почему так хорошо смотреть в его лучистые, синие глаза?

— Асенька, если бы ты знала, что я тогда только не передумал! Я простить себе не мог, что доверил тебя кому-то другому. Так боялся, что ты попадешь к немцам… Ведь я люблю тебя, Ася.

Он говорит тихо, а мне слышится шум морского прибоя, бурные звуки музыки, и кажется, прохладные, ласковые волны уносят меня из низкого темного бункера на простор, в поле — яркое, светлое, без конца и края…

— Я люблю тебя, Ася, — повторяет майор.

— Какие хорошие слова!.. Скажите их, пожалуйста, еще раз…

Глядеть бы на него не наглядеться, слушать — не наслушаться.

— Ася, назови меня хоть раз по имени.

— Нет, не надо по имени, товарищ майор.

— Почему?

— Не надо. Так легче работать.

— …Но труднее жить.

— Что ж делать… Я не могу иначе…

Остановился фронт. Остановилось сердце. И казалось, не хватит уже сил ждать нового наступления.

Для моих товарищей не хватило места в бункере, и они по-прежнему жили в лесу, изредка наведываясь к Яничке. Я одна представляла в Устрони Советский Союз. В постоянном напряжении выработалась привычка — не дрогнув ни единым мускулом лица, выдерживать любой пристальный взгляд. Я не имела права ни на секунду показать, что я тоже жадно вслушиваюсь в каждое слово сводки и часто от волнения и тревоги не сплю по ночам.

А фронт стоял до смешного близко — пятнадцать — двадцать километров. Каждый день в ближайшие города и населенные пункты прибывали воинские части. Каждый день в разное время суток, опасаясь пеленгации, я «бегом» передавала радиограммы.

Желание активно включиться в борьбу против фашистов, возможность получить оружие с каждым днем увеличивали число поляков, желающих присоединиться к партизанам. В Гурном Шленске было расположено много лагерей военнопленных. Партизанские отряды Армии Людовой помогали военнопленные пробираться через линию фронта, принимали их в свои отряды. В совместной борьбе с общим врагом крепла дружба наших народов. Чем ближе подходила линия фронта, тем напряженнее становилась борьба, с тем большим интересом и уважением относились к нам, советским людям, местные жители.

Однажды под вечер Яничка привела меня к себе в комнату. Пришел один из богачей Устрони — Сикора.

— Ася, он хочет с вами поговорить. Он наш друг.

Я сначала отказывалась, но Яничка настаивала.

Это интересно — представитель городской знати связан с партизанами и хочет встретиться со мной. В той же комнате, где я быль в первый день, мы сидели с Сикорой за столом. Кругленький, гладенький, он весело улыбался, то и дело потирая руки платком, кивал головой. Я старалась говорить равнодушна Яничка стояла у окна, изредка помогая мне произносить трудные слова. Главное, что интересовало Сикору, было, конечно, наступление Красной Армии. Я сказала, что не имею права отвечать на подобные вопросы: не могла же я признаться, что сама не знаю этого.

— Тогда скажите, панна Ася, хоть одно слово — скоро или нет?

Я улыбнулась и, глядя ему в глаза, убежденно произнесла:

— Скоро… Очень скоро…

В бункере у Янички не пели. По улице часто проходили люди, которые могли услышать нас. Днем мы лежали или сидели поджав ноги — нижние нары были сделаны почти на полу. Монотонно гудела карбидка.

Ровно в семь утра Яничка приносила кастрюлю горячего молока, в два часа дня — обед, а в семь вечера — ужин. К ночи партизаны неслышно уходили из дому, и я опять оставалась одна. Яничка принесла мне двенадцать книжек романа «Белая невольница». Я очень смеялась, когда в седьмой или восьмой книге автор забыл имя своего главного героя.

И вдруг неожиданная удача: книга-сборник «Народное творчество в Силезии». Лингвист и этнограф Люциан Малиновский в конце прошлого века совершил путешествие по Силезии с целью изучения языка, нравов и обычаев жителей этого богатого промышленного края. Побывал Малиновский и в Бренне и в Устрони.

О чем же рассказывали силезские крестьяне в долгие вечера при свете лучины, на завалинках, около дома, на сельских вечеринках? О злых панах, о хитрых хлопах, которым удавалось провести этих панов, о добрых духах, помогающих бедным людям.

Меня заинтересовало польское предание о том, что в реке Одре находится камень, который в давние времена являлся пограничным знаком. В предании говорилось, что, когда этот камень найдется, в тот же час истинная польская граница будет восстановлена. (Только после второй мировой войны исполнилась вековая мечта поляков — новая государственная граница проходит по реке Одре, а недавно я слышала, что нашли в этой реке большой камень…)

Очень понравилась мне легенда о спящих в горе Чантории рыцарях с конями. Каждый год в день святого Яна бьет барабан, открывается гора, выходит оттуда воин и спрашивает: «Что, уже пора нам идти?» А комендант отвечает: «Пока нет». Все рыцари в это время стоят одной ногой на земле, другую держат в стремени. Когда скажут им «нет», то они ложатся и спят еще целый год. Через год повторяется то же самое. Когда придет их время — готовы они к великой битве.

Но больше всего запомнилось и явилось предметом раздумья многих дней одно место из предисловия к книге. На основании богатого материала пришел Малиновский к интересному выводу: не приходилось ему слышать, чтобы житель Силезии отзывался о немцах с ненавистью или пренебрежением. В то же время шутки над немецкими обычаями встречаются часто. В Силезии немецких сел немного. Это села старых колонистов, которые жили обособленно от поляков. Тем виднее была разница в обычаях.

— Янек, помоги разобраться, — обратилась я к Заваде. — Как понять все эти ваши взаимоотношения?

После некоторого раздумья Янек ответил:

— Видишь ли, Ася, первая историческая заметка о Польше относится к девятьсот шестьдесят третьему году — война с немцами, девятьсот шестьдесят шестой год — война с немцами. И потом от времени до времени новые войны: тысяча четыреста десятый год — битва при Грюнвальде, тысяча четыреста пятьдесят четвертый год — двенадцатилетняя война с немцами, и так далее. И в этой войне сколько поляков погибло в концлагерях, сколько сожжено в печах Освенцима, Майданека… Ты, наверное, не слышала, как в Генеральной губернии в горах Святого Креста отметили гитлеровцы годовщину битвы при Грюнвальде? Нет? В этот день расстреляли столько поляков, сколько было убито немцев в тысяча четыреста десятом году. Здесь, в Силезии, много немцев, которые живут уже сотни лет рядом с нами, с поляками. Народ немецкий не виноват в тех преступлениях, которые совершают фашисты. А с фашистами у нас особые счеты, особые взаимоотношения!

Последнее время, как только партизаны уходили на выпады или на встречи с другими группами, ко мне приходила Яничка и сидела почти до рассвета. Мы очень подружились с ней.

Иногда она рассказывала о вновь прибывших в город немецких воинских частях. Эти последние километры перед фронтом были так густо заселены ими, что партизанам приходилось то и дело менять расположение. В отряды все чаще приходили новые люди, бежавшие из немецкой армии.

Очень опасно становилось работать на рации. Изредка приходил майор с кем-нибудь из наших. Тогда мы забирались на чердак и несколько минут могли побыть вместе. Это были невеселые минуты. Я спрашивала:

— Ну, что там слышно? Скоро?..

Он только пожимал плечами.

— Если бы я мог знать!..

Я просила его взять меня с собой в лес. Он убеждал оставаться пока у Янички.

— Тут безопаснее, Ася. Подожди еще немного. А сейчас взять тебя не могу. Пойми, ведь ты радистка.

— Но я не могу больше ждать! Пусть будет трудно, только вместе. Да и работать становится все сложнее… Товарищ майор, неужели это будет, — что вы придете когда-нибудь… среди белого дня?..

— Совсем разуверилась, — качал головой майор. — Ну конечно, это будет…