Публичное выступление Сикорского ударило по самому чувствительному месту Андерса — по его честолюбию. В ответ на это Андерс довольно быстро столковался с санацией и «народовцами», то есть со всей тогдашней оппозицией.

Он начал с раскаяния перед генералом Соснковским и министром Залесским, извинившись за посылку телеграммы из Советского Союза, опубликованной тогда в печати. Он старался им доказать, что был введен в заблуждение, что на самом деле никогда так не думал, что произошло недоразумение, о котором он очень сожалеет. Вскоре у него с Соснковским и Залесским установилось полное согласие — если не действительное, то, во всяком случае, внешнее.

Затем Андерс провел несколько бесед с Тадеушем Белецким и Демидецким из Стронництва Народового, а также разговаривал с Цат-Мацкевичем — представителем воинствующей оппозиции Сикорскому и заключенному им договору с СССР.

В итоге этих переговоров вся оппозиция пришла к выводу, что наконец-то нашла себе лидера, и начала смело поднимать голову. Обстановка явно накалялась, и скандал был готов разразиться в любую минуту.

Сикорский решил положить конец всем проискам своих врагов. Он вызвал к себе Андерса и заявил, что оставит его либо на Среднем Востоке, либо здесь, в Англии, а в Советский Союз направит Янушайтиса или Соснковского. Андерс перепугался не на шутку — это могло полностью сорвать его планы. Тем более что генерал Климецкий, видевший, к чему идет дело, открыто стал угрожать Андерсу судом на основании веских обвинений периода сентябрьской кампании, выдвинутых против него командиром 26-го уланского полка полковником Швейцером. Швейцер обвинял Андерса в халатности по отношению к брошенным им во время сентябрьской кампании на произвол судьбы частям. Обвинение касалось также ряда грубейших ошибок в командовании. Как раз в это время Климецкий вызвал к себе Швейцера и заявил ему, что изложенные им обвинения будут рассматриваться. Андерс понял, что это не шутки. Желая избежать скандала, который мог бы расстроить его планы и прежде всего испортить репутацию в глазах англичан, он начал бить отбой. Впрочем, избежать скандала хотели все, так как и в штабе обстановка была уже накаленной, особенно после того, как офицер 2-го отдела капитан Ежи Незбжуцкий (Ришард Врага) обвинил часть офицеров 2-го отдела штаба Верховного Главнокомандующего во главе с майором Жихонем в сотрудничестве с Германией.

Андерс снова начал прикидываться лояльным и покорным, отказался от взятой на себя роли «обвинителя» штаба Верховного Главнокомандующего и «разоблачителя» недостатков, а будучи сам обвинен, счел удобным показать, что полностью подчиняется верховному главнокомандующему и отказывается от каких-либо претензий к нему. Идя на этот фальшивый компромисс, обе стороны делали вид, что удовлетворены им. Таким образом штаб Верховного Главнокомандующего избежал огласки подготовленных Андерсом обвинений, а Андерс — суда и компрометации.

Сикорский воспользовался тем, что Андерс переменил фронт, и дал по этому случаю званый обед для узкого круга, дабы вновь показать, что дела в наилучшем порядке и что Андерс возвращается на свою прежнюю должность. На обед были приглашены посол СССР при польском правительстве в Лондоне Богомолов, министр Рачинский, Андерс, Климецкий, Реттингер, я и еще два-три человека. Атмосфера во время приема внешне была приятной. Премьер и Верховный Главнокомандующий всем своим видом старался показать, что настроение у него превосходное.

Перед обедом я довольно долго разговаривал с Сикорским. Генерал расспрашивал о состоянии частей, о взаимоотношениях и сотрудничестве с Советским Союзом, о настроениях солдат и офицеров. Во время беседы он вдруг подал мне какой-то листок и спросил:

— А это что?

Я прочитал записку и был поражен ее содержанием.

Оказывается, один из офицеров, мой коллега по штабу армии в Янги-Юле, присутствовавший на собрании, на котором я делал доклад и старался убедить слушателей в необходимости лояльного сотрудничества с СССР и совместной борьбы против Германии, приехал с первой партией в Тегеран и направил оттуда через английские власти, точнее, при содействии полковника Роса (к нашему командованию он не питал доверия), следующую телеграмму на имя Сикорского: «Ротмистр Климковский, адъютант генерала Андерса, с согласия НКВД сколачивает организацию молодых офицеров и стремится создать в Москве польское правительство под покровительством СССР…»

Это меня рассмешило. На основании чего этот офицер сделал подобное сенсационное разоблачение — никому не ведомо.

Сикорский тоже рассмеялся и сказал:

— Знаете, создание правительства в Советском Союзе — это, пожалуй, слишком много, но когда армия начнет сражаться, я приеду, чтобы принять командование ею. Так будет лучше.

На этом наша беседа прервалась, так как последовало приглашение к столу. Во время обеда Сикорский и Андерс довольно много разговаривали с послом Богомоловым — вообще о войне и о нашей армии в СССР. К этому времени Андерс, видимо, пришел к выводу, что покорностью, хотя бы только притворной, он добьется значительно большего, чем открыто враждебным отношением. Поэтому он делал вид, что с готовностью безоговорочно подчиняется верховному главнокомандующему.

Затем мы поехали в Шотландию навестить расположенные там воинские части; вместе с нами был министр национальной обороны генерал Кукель. В Шотландии состоялось несколько крупных торжеств, во время которых создавалось довольно смешное положение, так как местные командиры не знали, кому оказывать больше почестей, — министру, которого не любили и ни во что не ставили, или Андерсу.

Жили мы в местной резиденции Сикорского. Это был весьма красивый, хотя и небольшой замок какого-то шотландского графа. Осматривали «черчилли» — танки, полученные незадолго перед этим одной из польских воинских частей в Шотландии для учебных целей; кроме того, присутствовали на учениях бригады Пашкевича. После учений, которыми руководил подполковник Богумил Шуйский, состоялся парад бригады. Следует признать, что действительно приятно было смотреть на замечательно выглядевшее соединение. Пашкевич пригласил нас к себе на обед и рассказал о многих неприятных вещах, произошедших в наших эмигрантских кругах со времени моего отъезда из Франции.

Под вечер мы выехали в Глазго, а на следующий день вернулись в Лондон.

Здесь Андерс продолжал играть роль «лояльного и покорившегося». В награду за это он не только не был привлечен к ответственности за свое «командование» в 1939 году, а наоборот, был награжден золотым крестом «Виртути милитари» за «выдающуюся боевую деятельность и командование» именно в 1939 году и «победоносные бои» с немцами. Это должно было служить ответом на «необоснованные и оскорбительные» обвинения полковника Швейцера.

Кроме того, Андерс получил должность инспектора армии на Ближнем Востоке. Эту должность он буквально вымолил у Сикорского, мотивируя свою просьбу тем, что такое назначение поднимет его престиж в глазах СССР и будет способствовать улучшению отношений с советскими властями. Он утверждал, что лично знаком со многими членами Советского правительства, и чем более «важным» (его собственное слово) он будет, тем успешнее удастся ему вести различные переговоры с советскими военными чинами, а кроме того, это поможет ему и в отношениях с англичанами, так как с Ближнего Востока должно поступить оружие и продовольствие для Польской армии в Советском Союзе. Одновременно Андерс указывал, что такая должность будет как бы объединять польские войска, находящиеся на Ближнем Востоке и в СССР. По этому же вопросу Кот направил телеграмму Сикорскому, поддерживая в ней Андерса и предлагая именно такое решение.

Должность инспектора Андерсу действительно была очень нужна, так как в случае выхода Польской армии из Советского Союза она обеспечивала ему пост командующего на Ближнем Востоке, а в этом он как раз был очень заинтересован. Закрепление за ним такой должности позволяло также организовать параллельный штаб на Ближнем Востоке и тем самым открывало возможность ничем не ограничиваемых поездок туда из СССР.