Продолжая, Сикорский обратил мое внимание на то, что идея соглашения с Россией очень непопулярна среди эмиграции, ее считают даже абсурдной. Особенно враждебно относятся к ней военные деятели. Сикорский подчеркнул, что это проблема деликатная и требуются большие политические способности для ее разрешения.
Я покинул Париж 8 июня 1940 года. Вместе с капитаном Здиславом Тулодзейским сел в «бьюик», переданный в мое распоряжение ксендзом-ректором Цегелкой, и поехал в сторону франко-итальянской границы, а 9 июня рано утром пересек ее.
Благодаря дипломатическим паспортам на границе нам не чинили никаких препятствий. На пограничной станции мне вручили маршрут, каким мы должны были добираться до югославской границы. Нам предстояло ехать через Турин, Милан, Верону, Падую (где мы заночевали), а затем через Венецию и Триест в Югославию.
Пересекая франко-итальянскую границу, мы увидели на итальянской стороне множество воинских частей, чего нельзя было сказать о французских пограничных районах. Нечто подобное мы наблюдали и на итало-югославской границе, где итальянцы также сконцентрировали крупные силы. В то же время на югославской приграничной территории войск вообще не было видно.
10 июня, примерно в полдень, я пересек итало-югославскую границу, а 11 июня, уже в Белграде, узнал, что Италия объявила Франции войну. Мне тотчас же вспомнился разговор с Сикорским о письме Венявы.
14 июня мы благополучно прибыли в Бухарест.
…А в это время во Франции события развивались с потрясающей быстротой. Уже 14 июня немцы вступили в Париж, 16-го было объявлено о создании правительства маршала Петэна, 17-го новое французское правительство обратилось к немцам с просьбой о перемирии, а 22 июня произошла капитуляция Франции.
Все это как гром среди ясного неба поразило наше правительство и штаб. Взаимно пожирая друг друга и ссорясь по пустякам, руководящие деятели эмиграции не имели ни возможности, ни времени заняться должным образом армией и политическими делами. Поэтому в дни поражения 1940 года они совсем потеряли головы.
В Англию вместе с отступавшими через Дюнкерк английскими войсками попало около двух тыс. наших офицеров и около четырех тыс. солдат. Офицеры были главным образом из штаба и министерства по военным делам, а также из числа тех, которые по приказу Кукеля бросили свои части, чтобы спасти свою жизнь.
Я не собираюсь заниматься описанием нашей неповоротливости, не хочу подробно рассказывать даже о преступлениях, совершенных в это время, но некоторые факты тем не менее вынужден привести.
Подхалянская бригада, действительно отважно сражавшаяся в Нарвике (она оставила там в могилах больше ста пятидесяти своих солдат), вдруг, уже после падения Франции, была направлена в Бретань. Ее командир, генерал Богуш, который обязан был точно знать обстановку, не запротестовал против такого преступного приказа, и в результате вся бригада, в которой насчитывалось четыре с половиной тыс. человек, почти до последнего человека была уничтожена, а ее остатки попали в плен к немцам. Все это было следствием неспособности командования. Командир, боясь последствий за изъяны своего командования, а вернее, за его полное отсутствие, встал на путь издания приказов задним числом. В результате его приказы оказывались очень удачными, а разгром бригады вытекал из общей обстановки, превосходства противника и т. д. Таким же манипуляциям подверглись донесения об обстановке и иные документы.
Когда Богуш вместе с несколькими десятками оставшихся в живых подчиненных высадился после этого в Англии, его ожидала неприятность: против него было возбуждено судебное дело за махинации с приказами и рапортами.
Однако до суда дело не дошло…
Вот с каким багажом наше правительство и штаб оказались 20 июня 1940 года на английской земле, чтобы «продолжать борьбу за Польшу».
Положение правительства было не очень-то прочным, и этот факт умело использовали санационные элементы, усиленно стремясь устранить Сикорского и в результате добиться перемен в руководстве.
Едва ступив на английскую землю и должным образом разместившись там, представители санации начали плести новые интриги.
Прежде всего усилились нападки на тех, кто лояльнее других относился к Сикорскому. Первая мощная атака обрушилась на генералов Модельского и Пашкевича. Особенно сильные удары пришлось выдержать Пашкевичу в связи с вопросом о посылке курьеров в Польшу. Однажды Пашкевич отказался дать согласие на выезд курьера, некоего Микициньского, сильно подозревавшегося в сотрудничестве с немцами. Тем не менее его все же решили послать, поскольку он взялся привезти из Польши жену Соснковского. Профессор Кот, в то время желавший понравиться Соснковскому, оформил выезд Микициньского, который, получив личные инструкции от Соснковского и Кота для организаций в Польше, а также шифры и деньги, не мешкая выехал из Парижа (это было еще в апреле 1940 года). Проведенное позже (не нашими властями, а английскими) расследование установило, что Микициньский полученные инструкции и шифры передал соответствующим органам, как польским, так и немецким, за что, собственно, и получил согласие на вывоз пани Соснковской. В результате того что немцы располагали теперь соответствующей информацией, в Польше участились серьезные провалы. Английская разведка установила, что это было предательство. Микициньского заманили в Турцию, где устроили в его честь обильный ужин. Затем «виновника торжества» в совершенно пьяном виде посадили в самолет и — вывезли с территории нейтральной Турции в Польшу, где он был расстрелян.
В целом скандалы и компрометация высокопоставленных лиц достигли невероятных размеров, что от соотечественников, однако, по вполне понятным причинам скрывалось самым тщательным образом. В это же время, в июле 1940 года, Пашкевич — как он мне рассказывал позже, когда я прибыл в Лондон в мае 1942 года, — имел довольно резкий разговор с верховным главнокомандующим по поводу посылки курьеров в Польшу и существующих там отношений. Пашкевич требовал снятия с постов командиров соединений подпольной армии в Польше генерала Токаржевского, полковника Клеменса Рудницкого и полковника Пелчинского. Сикорский утверждал, что он пока не в состоянии этого обещать и в принципе запрещает делать перестановки такого рода. Позже, правда, от генерала Токаржевского и полковника Рудницкого все же удалось избавиться, выслав их во Львов, где они тотчас были арестованы[35].
Вообще, таким образом довольно часто избавлялись от неугодных людей. Это была процедура, широко применявшаяся в условиях этой взаимной грызни и взаимного поедания друг друга.
Пашкевич, возмущенный некоторыми неудачными мероприятиями Сикорского, обратил его внимание на деятельность генералов Бурхард-Букацкого и Домб-Бернацкого, подчеркивая их враждебное отношение к Верховному главнокомандующему, против которого они позволяли себе выпады как в самом Лондоне, так и в польских военных лагерях в Шотландии. Он разоблачил их подлинную роль в попытке устранить Сикорского с поста Верховного Главнокомандующего, не останавливаясь перед организацией в армии бунта. Этот бурный разговор между генералами вызвал определенное охлаждение в их взаимоотношениях. Пашкевич, видя, что не встречает необходимого понимания со стороны Сикорского, решил отказаться от поста вице-министра по делам Польши и отойти от активного участия в политической жизни. Сикорский удовлетворил просьбу Пашкевича и назначил его командиром танковой бригады в Шотландии.
В отношении Сикорского эмиграция использовала все доступные средства, стремясь изолировать его от преданных ему офицеров, чему, как это ни удивительно, способствовал, пожалуй, и сам генерал, проявлявший поразительное неумение разбираться в людях.
Наконец, решено было предпринять генеральное наступление против самого премьера и Верховного Главнокомандующего: в июле 1940 года президент Рачкевич под нажимом санационных кругов дал премьеру Сикорскому отставку, выдвинув на этот пост министра Августа Залесского. Одновременно такую же деятельность, направленную против Сикорского как Верховного Главнокомандующего, вели в армии генералы Бурхард-Букацкий и Домб-Бернацкий. Однако в отношении того, кто должен был стать верховным главнокомандующим, согласованного решения не было. Обсуждались кандидатуры Соснковского, Бурхард-Букацкого и Домб-Бернацкого. Такое отсутствие единодушия в отношении поста Верховного Главнокомандующего несколько задержало атаку на Сикорского. Соснковский сохранял спокойствие и определенную сдержанность, несмотря на то что ранее принимал во всем этом деле довольно активное участие. Это немного озадачило других генералов. Бурхард-Букацкий решительно, но без шума выступил против Сикорского, а Домб-Бернацкий открыто агитировал против Верховного Главнокомандующего, стремясь вызвать в лагерях бунт.
