Адамберг закусил губу, и доктор подошел ближе.

— Младенец не может сосать? — вежливо осведомился он.

— Котенок пяти дней от роду, — сквозь зубы ответил Адамберг.

— Если ваш собеседник не против, я бы попробовал что-нибудь сделать. Вероятно, ПДМ нижней челюсти блокируется на выдохе. Вполне возможно, закон природы тут ни при чем, это результат травмы, полученной при рождении. Роды были трудные?

— Лусио, — резким тоном спросил Адамберг, — это один из тех двоих, кого пришлось вытаскивать?

— Да, это которая вся белая, только кончик хвоста серый. Единственная девочка.

— Точно, доктор, — подтвердил Адамберг. — Лусио ее выталкивал, а я тащил, ухватив за подбородок. Может, я слишком сильно дернул? Это девочка.

— Где живет ваш друг? Если, конечно, он согласен, — скромно добавил доктор: казалось, мысль об опасности, грозившей живому существу, вдруг сделала его кротким и смиренным.

— В Париже, в Тринадцатом округе.

— А я в Седьмом. Если не возражаете, поедем вместе, и я вылечу малышку. Если, конечно, сумею. А пока пусть ваш друг протрет ее влажной тряпочкой, но так, чтобы она не промокла.

— Мы уже едем, — сказал Адамберг: у него было впечатление, что он дает сигнал к началу сложной полицейской операции. — Протри ей все тело чем-нибудь влажным, но только смотри, чтобы она не промокла.

Слегка ошалев, с ощущением, что он выпустил руль и теперь им помыкают все кому не лень — буйные невротики, иммиграционные потоки, врачи, однорукие испанцы, — Адамберг приказал подчиненным оцепить сад и повел доктора к своей машине.

— Забавно, — сказал он, выехав на окружную автостраду. — Я везу вас лечить кошку, а Водель угодил в пасть к дьяволу, прямо на острые клыки.

— Так это спланированное преступление? Он ведь был богат.

— Да. Думаю, все отойдет его сыну, — соврал Адамберг. — Вы его знаете?

— Лишь заочно, постольку, поскольку мне известен психологический тип Воделя-старшего. Желание, запрет, желание, запрет, и так далее: каков отец, таков и сын.

— Водель не хотел этого сына.

— Водель вообще не хотел детей: они стали бы легкой добычей для его врагов.

— Каких врагов?

— Если бы даже я назвал их, вам бы это ничего не дало. Все дело в маниях, долгие годы разъедавших душу, заполнивших самые потайные ее складочки и уголки. Это работа для врача, а не для полицейского. Или даже для спелеолога, если учесть ту стадию, на какой находился Водель.

— Другими словами, это были вымышленные враги?

— Не надо строить догадки, комиссар.

Лусио ждал их, сидя у сарая и похлопывал своей лапищей котенка, который лежал у него на коленях, завернутый во влажную салфетку.

— Ей конец, — произнес он сквозь слезы. Адамберг смотрел на него, не понимая, как можно так убиваться из-за кошки. — Она не может сосать. Кто это? — неприветливо сказал он, увидев доктора. — Нам тут не нужны зрители, hombre.

— Это специалист по челюстям кошек, не умеющих сосать. Уступи ему место, Лусио, и отдай котенка.

Лусио почесал отсутствующую руку и с хмурым видом выполнил приказ. Доктор сел на скамью, обхватил голову котенка своими толстыми пальцами — руки у него были удивительно крупные для его роста, почти сравнимые с громадной лапищей Лусио — и стал осторожно ощупывать ее то здесь, то там, то опять здесь. Шарлатан, подумал Адамберг, глядя на это крошечное, полуживое тельце и волнуясь больше чем следовало бы. Затем доктор принялся ощупывать таз, забарабанил подушечками пальцев по каким-то двум точкам, словно пианист, исполняющий трель, и раздалось едва слышное мяуканье.

— Ее зовут Шарм, — пробурчал Лусио.

— Сейчас вправим тебе челюсть, Шарм, — сказал доктор. — И все будет хорошо.

Теперь его толстые пальцы — Адамбергу показалось, что они постепенно разрастаются вширь, и он вспомнил Шиву с десятью руками — держали котенка за подбородок.

— Что случилось, Шарм? — тихо проговорил доктор, обхватив ее челюсть большим и указательным пальцами, как клещами. — Ты повредила сустав при рождении? Это комиссар его вывихнул? Или это ты испугалась? Потерпи минутку, сейчас у тебя все заработает. Вот, хорошо. Займемся твоим вчс.

— Это еще что такое? — подозрительно спросил Лусио.

— Височно-челюстной сустав.

Котенок не сопротивлялся, был вялым, податливым, как тесто, а когда доктор поднес его к кошке, начал сосать.

— Ну вот, — убаюкивающим голосом произнес Жослен, — в правой ветви челюстной кости головка сустава выдавалась вперед, а в левой была вдавлена. Конечно, при таком повреждении она не могла сосать. Сейчас дело пошло. Но хотелось бы точно удостовериться, что все в порядке, поэтому давайте подождем еще минуту-другую. Заодно я вправил ей крестец и подвздошные кости, они тоже слегка вдавились. Не сердитесь, но все это из-за того, что ее так энергично извлекали из материнского чрева. Она будет смелой и предприимчивой, приглядывайте за ней. Но при этом совсем не злой, наоборот, милой и ласковой.

— Да, доктор, — почтительно произнес Лусио: он не сводил глаз с котенка, который жадно, чуть не захлебываясь, сосал материнское молоко.

— И она всегда будет рада поесть. Из-за этих пяти дней.

— Как Фруасси, — пробормотал Адамберг.

— Это другая кошка?

— Это одна из моих подчиненных. Она без конца ест, она прячет еду про запас, и при этом она страшно худая.

— Тревожное расстройство, — устало проговорил доктор. — Надо бы и ею заняться. Всеми надо бы заняться, в том числе и мной самим. Я бы выпил вина или чего-нибудь другого, — сказал он вдруг, — если это никому не помешает. Сейчас время аперитива. Возможно, вам так не показалось, но я потратил много сил.

Сейчас в нем не осталось ничего от надменного сноба, которого Адамберг увидел по другую сторону живого барьера. Доктор ослабил узел галстука и запустил пальцы в седую шевелюру: так выглядит человек из народа, сумевший справиться с тяжелой работой, хотя еще час назад не был уверен, что справится. Этому человеку захотелось выпить, и Лусио отреагировал немедленно.

— Куда это он? — спросил доктор, увидев, что Лусио торопливо шагает к живой изгороди в глубине сада.

— Дочь запрещает ему пить и курить. Он прячет спиртное и сигареты в кустах. Причем сигареты у него хранятся в двойной пластиковой коробке, чтобы в дождь не намокли.

— Дочь, конечно, знает об этом.

— Конечно.

— А он знает, что она знает?

— Конечно.

— Так устроен мир: он движется по лабиринту наших тайных мыслей. Что произошло с его рукой?

— Оторвало взрывом во время гражданской войны в Испании, когда ему было девять лет.

— Но до этого было что-то еще, верно? Какая-то незажившая рана? Или травма? В общем, что-то такое, что не удалось исправить?

— Пустяк, — проронил Адамберг. — Укус паука, который так и не перестал чесаться.

— Он будет чесаться всю жизнь, — философски заметил доктор. — Это у него сидит здесь, — добавил он, постучав по лбу, — впечаталось в нейроны. Нейроны, так и не понявшие, что руки уже нет. Это тянется годами, и рассудок ничего не может с этим поделать.

— Для чего тогда нужен рассудок?

— Для того чтобы успокаивать, а это уже немало.

Лусио шел к ним с тремя стаканами, зажатыми в руке, и бутылкой, которую он придерживал подбородком. Зайдя в сарай, он поставил все это на пол, а потом озабоченно взглянул на котенка, все еще сосавшего мать.

— А она не лопнет? От объедения?

— Нет, — сказал доктор.

Лусио наполнил стаканы и предложил выпить за здоровье малышки.

— Доктор знал про твою руку, — сказал Адамберг.

— Ну ясное дело, — отозвался Лусио. — Укус паука чешется так, что до нутра пробирает.

— Может, этот парень и мастер своего дела, — сказал Лусио, — но я бы не хотел, чтобы он трогал мою голову. Чего доброго, он и меня заставит сосать.

Именно это ты и делаешь сейчас, подумал Адамберг, глядя, как Лусио сосет край стакана с характерным чавкающим звуком. Лусио предпочитал пить из бутылки. Стаканы он принес только ради доктора. Доктор ушел час назад, и теперь они вдвоем допивали бутылку, глядя на спящих котят. Лусио считал, что бутылку надо обязательно допить, иначе вино испортится. Не можешь выпить сразу — не открывай.