Она пыталась прогнать дурноту. Выдернула руку, и он не стал удерживать. Он была бледна, а когда подняла голову, в глазах плескался ужас.

– Это вы… Но я видела только что другого человека. Я вспомнила. – Она закрыла глаза, припоминая. – Вдруг я оказалась в таком месте, где было темно, там был мужчина, от него пахло алкоголем, я не видела его лица, он схватил меня. Лица не помню. Я точно знала, что он собирается изнасиловать меня. Он был пьян. – Она схватила руку Рива. – Я чувствовала сильный запах вина, и даже сейчас помню его руки, большие и очень сильные, но он был так пьян, что мне удалось… – Она судорожно сглотнула, содрогнулась всем телом и отпустила его руку. – У меня был нож. Я не знаю, как он оказался у меня, но помню его рукоятку в своей руке. Наверное, я убила этого человека.

Она смотрела на свою бессильно лежавшую на коленях руку. Рука не дрожала. Она перевернула ее ладонью вверх. Ладонь была белой и гладкой.

– Мне кажется, что я зарезала его, и его кровь была на моих руках.

– Бри. – Рив хотел снова взять ее за руку, но передумал и решил иначе. – Расскажите, что еще помните.

Ее лицо сейчас было таким, каким он увидел ее в больнице. Бесцветное и напряженное.

– Я только помню борьбу и запах вина. Не знаю, убила ли я его. Ничего, что было до этой борьбы и после, не помню. – Она смотрела мимо него куда-то вдаль. – Если этот человек изнасиловал меня, я этого тоже не помню.

Рив проклинал себя за ту опасную игру, что затеял, хотя она дала результат.

– Вы не подверглись сексуальному насилию, – сказал он, стараясь говорить убежденно, – такое заключение вынесли врачи, которые осматривали вас.

Кажется, Габриела готова была разрыдаться от облегчения. Но сдержала слезы.

– Но могут они сказать, убила я его или нет?

– Нет. Только вы сами можете это сказать, когда вспомните.

Она неохотно посмотрела на него.

– Вы ведь убивали раньше?

Он зажег еще одну сигарету.

– Да.

– Но это была работа. Необходимость или оборона.

– Верно.

– И когда это случалось, оставались шрамы в душе?

Он мог солгать, чтобы ей стало легче. Ее глаза выражали тревогу, потемнели. Он вызвал в ее памяти страшные темные моменты. Он должен отвечать за то, что причинил ей страдания. Надо нести бремя ответственности. Он может солгать, но, когда она узнает правду, будет хуже.

– Да, это оставляет след. – Он встал и привычным уже жестом взял ее за руку. – Но можно жить с этими шрамами, Бри.

Она знала ответ. Еще до того, как он ответил, она знала.

– И много у вас таких шрамов?

– Достаточно. Но я решил начать новую жизнь, чтобы они не прибавлялись. Ведь можно и не вынести.

– И купили ферму.

– Да. – Он погасил сигарету. – И может быть, следующей весной удастся даже что-то там посадить.

– Я бы хотела ее увидеть.

Она заметила промелькнувшую на его лице довольную улыбку. Он тоже этого хотел.

– Конечно.

Она не отнимала руки, когда они шли через сад к белым стенам дворца.

Габриела в своем коротком шелковом халатике с покорным видом сидела на кровати, пока доктор Франко измерял ей давление. У него были добрые мягкие руки и отеческие манеры. Но она неохотно шла на эти еженедельные осмотры семейного доктора, как и на встречи с его коллегой, известным в ученом мире доктором Кижински, психиатром. Надо было признать, что она еще очень быстро утомлялась. Ее сеансы с доктором Кижински были просто беседами, и у нее иногда мелькала мысль, что это пустая трата времени, и ничего больше. Времени, которое было упущено, которое придется наверстать. Главным сейчас в ее жизни был ежегодный июньский благотворительный бал. Все надо было учесть и организовать – еду, напитки, музыку, декорации, развлечения, заявки, приглашения. Она находила в этом занятии удовольствие, хотя приготовления отнимали много сил. Каждый, кто вносил значительную сумму в благотворительный фонд, требовал к себе повышенного внимания, кстати, заслуженно, и самого лучшего приема. Сегодня утром Габриела провела три часа с флористом, чтобы добиться совершенства в убранстве помещения.

– Ваше давление в норме. – Доктор Франко спрятал аппарат в саквояж. – Пульс, цвет лица – все прекрасно. Вы выглядите хорошо, единственное, что вызывает мое беспокойство, – ваша худоба. Не повредило бы набрать фунтов пять.

– Пять фунтов лишнего веса приведут моего портного в ужас, – Габриела улыбнулась, – я ему нравлюсь в моем теперешнем виде.

– Ба! – Доктор потер аккуратную белую бородку. – Ваш модельер ищет себе вешалку, на которую может набрасывать свои ткани. Надо нарастить немного мяса, моя дорогая. Твоя семья всегда имела склонность к излишней худобе. – Ты принимаешь витамины, которые я тебе прописал? – Незаметно доктор перешел на «ты».

– Каждое утро.

– Отлично. Отлично. – Он снял с шеи стетоскоп и тоже положил в саквояж. – Твой папа говорит, что ты не хочешь отступать от обычного расписания.

– Но я предпочитаю быть все время занятой! – задиристо воскликнула она.

– И так было всегда. Моя дорогая. – Доктор присел к ней на кровать, удивив ее этим, потому что обычно соблюдал правила этикета. Но он сделал это так естественно, что, очевидно, это было в порядке вещей между ними. – Ты поправляешься, и доктор Кижински тоже тобой доволен. Но я хотел бы узнать подробнее, как ты себя чувствуешь.

– Но, доктор Франко…

– Да, да я понимаю твое нетерпение. Надоели доктора. Все эти осмотры, вопросы, расспросы, бесконечные разговоры о самочувствии. Тебе хочется скорее от них избавиться и зажить привычной жизнью.

Она улыбнулась:

– Вы за меня все рассказали, доктор Франко. Вы всегда читаете мысли своих пациентов?

Но доктор остался серьезным, взгляд его был добрым и терпеливым.

Габриела ощутила укол совести и дотронулась до его руки.

– Простите меня. Я не хотела вас обидеть. Правда в том, что вокруг меня столько людей, которые все решают за меня и лучше меня.

– Тебе кажется, что мы упрощаем твою амнезию?

– Нет, – она покачала головой, – но мне кажется, что все стараются сделать вид, что это ерунда, ничего особенного, хотя мне ясно, как это важно не только для семьи, но и для политики.

Доктор расслышал невысказанное возмущение. Если бы она знала, через что прошел ее отец.

– Никто не старается преуменьшить серьезность положения, но надо понять тех, кто рядом: трудно ждать от них полного понимания и принятия действительности. Поэтому я хочу, чтобы ты говорила со мной обо всем, что тебя волнует.

– Но я не знаю, что еще сказать.

– Габриела, я принимал тебя, когда ты появилась на свет, лечил от детских болезней, я хорошо знаю тебя и понимаю, что ты боишься расстроить отца, поэтому отдаляешься.

– Беннет уехал в свой Оксфорд, – грустно сказала она.

– А он так хотел остаться со своими любимыми лошадьми и собаками, – улыбнулся доктор.

Габриела засмеялась.

– Мне с ним было легко, он очень открытый и спокойный, при нем не надо думать, что сказать. Александр другой. Он такой… – Она пыталась подобрать точное слово. – Правильный.

– Принц Совершенство – это вы с Беннетом так его прозвали в детстве.

– Нехорошо.

– О, Александр мог постоять за себя. Он тоже дал прозвище Беннету – Мистер Лентяй.

Габриела невольно хихикнула и поджала под себя ноги.

– Вполне можно понять. Я помогала ему собирать вещи. Трудно поверить, что можно жить в таком свинарнике. А я, какое прозвище дали мне братья?

– Ваше Упрямство.

– О! – Она снова хихикнула. – Я его заслужила.

– Оно вполне соответствовало тебе. И сейчас тоже соответствует.

– Мне кажется, то есть я чувствую, что все мы были очень близки, что в семье были прекрасные доверительные отношения.

– Великолепные. Раз в году вы ездили в Цюрих всей семьей. Две недели – никаких слуг, никаких встреч. Чтобы потом легче было переносить жизнь на виду.