— Елочное украшение,— зло пробормотал Малыш, направляя вездеход к шару.

Шар быстро увеличивался в размерах, светлея и растекаясь по краям, а в середине, как на фотобумаге в ванночке с проявителем, выплывал нерезкий еще силуэт странных геометрических конструкций: лабиринт из золотой проволоки, подсвеченный изнутри.

— Давай в середку,— сказал Капитан.

— Знаю,— буркнул Малыш и бросил машину прямо в хитрые переплетения лабиринта.

Секунду, а может быть, лишь доли секунды продолжался шок, безболезненный и неощутимый. Малыш нажал белую клавишу на пульте управления машиной, и вездеход остановился, сразу же выдвинув колпачок силовой защиты.

— Добро пожаловать в Аору,— сказал Малыш.— Каков городишко, а?

Городишко и впрямь был необычен. Вездеход стоял на неширокой площади, со всех сторон окруженной домами. Впрочем, чисто земное слово «дом» едва ли подходило к странным сооружениям на площади. Представьте себе коробку без крышки и дна, стенки которой приподняты над землей, огромную коробку метров пятьдесят-шестьдесят в поперечнике, повисшую в воздухе назло закону тяготения. Ни колонн, ни подпорок. Обыкновенное колдовство, как сказал бы Алик.

Малыш откинул люк, отключил защиту и спрыгнул на блестящее, словно отполированное, голубое покрытие площади. Не то стекло, не то пластик.

— Как паркет в Эрмитаже,— пошутил он,— только без рисунка. И натирать не надо.

Стараясь удержать равновесие на скользкой поверхности, он прошел по ней, задирая голову и осматриваясь.

— Антигравитация,— уверенно произнес он.— А стенки вовсе не стенки, а туннели какие-то. Ширина…— он прошел под «стеной»,— метров десять, пожалуй.— Потом нажал кнопку на поясе и взлетел в воздух, повиснув над площадью.

Капитан, сидя на крыше вездехода, с тревогой наблюдал за ним.

— Осторожней! — крикнул он.— Спускайся скорее.

Малыш медленно, явно бравируя своим умением передвигаться в воздухе, опустился возле машины.

— Наверно, это и есть Аора,— сказал он.— Только мы попали, должно быть, на окраину. На севере голубая плешь — ни домов, ни людей, а на юге и на западе — соты.

— Какие соты? — не понял Капитан.

— Такие же.— Малыш показал на молочно-матовые стены коробок. Они тянутся до горизонта, конца-края нет. И всё ячейки, ячейки… Есть поменьше, есть побольше. Я и говорю — соты: словно из улья вынули и подвесили в воздухе.

— А люди?

— Людей много. На крышах. А что делают, не разглядел: далеко.

Интересно, что скрывается в этих туннелях, подумал Капитан и обомлел: белесая матовость стен медленно таяла, и за прозрачной, едва различимой пленкой обнаружилось длинное светлое помещение, до потолка уставленное большими черными ящиками. Они стояли в три яруса, один над другим — шкафы или полки?— а перед ними, глядя куда-то мимо космонавтов, сидел на корточках русоволосый гедониец в ярко-синем облегающем трико. Он развел руками — этаким факирским жестом,— и ящики позади него неожиданно изменили форму. Теперь это были шары, и внутри каждого разгорался огонь все сильнее и ярче, словно кто-то неторопливо передвигал рычажок по обмотке реостата.

Вдруг гедониец заметил, что за ним наблюдают. Он встал, взмахнул рукой, и шары исчезли. Вместо них в туннеле снова стояли черные ящики. Гедониец внимательно оглядел космонавтов. По возрасту, сложению и складу лица он был похож на тех школьников, которых Капитан видел в мире зеленого солнца,— атлет с холодным колючим взглядом. Только васильковое трико отличало его от них.

Тонкие губы его сложились в некое подобие улыбки. Он скрестил руки на груди и… пропал. Просто исчез, растворился в воздухе.

— Мистика,— сказал Малыш.

— Скорее физика,— возразил Капитан.— Думаю, он сейчас где-нибудь в центре города.

— Нуль-переход?

— Что-то вроде. Мы с Библом уже попробовали такой способ передвижения. Смена кадров, как в кино.

— А как это делается?

— Не знаю. Объяснение соответствовало пословице: по щучьему велению, по моему хотению. Попробуем?

— Придется. Не пешком же идти по такой жаре.

Он повернул браслет на запястье. Колпачок силовой защиты на крыше вездехода мигнул и загорелся ровным красным светом.

— Порядок,— сказал Малыш.— Можно топать.

— Куда?

— Сначала разберемся в обстановке и определим направление. Подымемся в ближайший воздушный туннель и посмотрим, куда он ведет.

С этими словами Малыш, нажав кнопку на поясе, взлетел и опустился на плоскости туннеля, который, как автострада, убегал к горизонту, многократно пересекаясь с такими же ровными и широкими дорогами города.

— Действительно, соты,— заметил Капитан, повторивший маневр Малыша и стоявший теперь подле него.— Только ячейки не шестиугольные, а квадратные. А вон и пчелы…

Далеко впереди, видимо в центре города, виднелись люди. Отсюда было трудно разглядеть, что они делают: черные точки-муравьи на синем фоне неба, которое словно лезвием бритвы было надрезано тонкой стрелой— антенной или флагштоком? — высоко вздымающейся над туннелями-сотами.

— Вот и ориентир,— сказал Малыш.— Держим курс на нее: не потеряемся. Говоришь, по моему хотению?

Капитан кивнул согласно.

Собственно, никакого особенного «хотения» не понадобилось. Он просто шагнул вперед, как в затемнение, и из затемнения тотчас же вышел, очутившись возле стрелы, серебристо-белой — титановой, что ли? — колонны, пропадающей высоко в небе, такой тонкой и легкой, что казалось невольно: подуй ветерок посильнее, и она упадет.Но ветра не было.Тишина, сонная, тугая, неразрывная, повисла над городом. Бесшумно, будто в немом кинематографе, двигались люди по крышам-дорогам, все в зеленых или синих трико, как у гедонийца в туннеле, в пестрых хитонах или накидках, в шортах и сетках-шнуровках, как у школьников последнего цикла обучения, а то и просто полуобнаженные — сильные и загорелые, с торсами тренированных циркачей.

Как и там, на окраине, Малыш и Капитан стояли внизу на такой же пустынной голубой плоскости, окруженной туннелями-сотами, волшебно повисшими в голубом нагретом воздухе. Только стены у них были цветными, радужными, и комбинации цветов все время менялись: на синюю плоскость вдруг наплывал красный клин, с размаха шлепалось на него неровное желтое пятно, съеживалось и вновь вырастало, искрясь и переливаясь.Как телетайпные ленты,ползли по стене белые полосы с золотыми точками-искрами. Точки меняли положение, перемещались и снова пропадали, а потом возникали из ничего, размазывались и сползали на стены, а на смену им, откуда-то из глубины этого цветного хаоса, показывались огненные колеса и вертелись, разбрасывая искры всех цветов спектра. Потом этот буйный хоровод красок тускнел, темнел, будто недовольный художник смывал его, выплескивая на холст ведро грязной воды, и все начиналось сначала: опьяняющая цветная какофония и смывающий ее дождь.

Капитану почудилось, что он слышит музыку, то тихую и плавную, то бравурную, нарастающую, то заунывно-тягучую, то расслабляюще-липкую, как жара над городом. Он тряхнул головой — пропала музыка. Неужели цвет рождает слуховые ассоциации?

Он посмотрел на Малыша. Тот стоял, тоже к чему-то прислушиваясь.

— Слышишь? — спросил он.— Как песня. Только мне думается, что одни мы ее слышим. Эти культуристы не обращают внимания.

Действительно, на втором ярусе над площадью шла своя жизнь, спокойная, равнодушная, ни на секунду не нарушенная ни появлением землян, ни завораживающей круговертью красок на стенах туннелей. Люди или стояли группками по два-три человека, или лениво брели куда-то, или сидели и даже лежали прямо на дороге. Их обходили или переступали, не возмущаясь и не протестуя.

— «Ничему не удивляться!»— воскликнул некогда Пифагор,— усмехнулся Капитан.— Может быть, он слышал о гедонийцах. Только их самих не слышно — страна немых.

И, словно опровергая его, где-то в сознании прозвучал внезапный чужой вопрос:

— Кто вы?

Капитан обернулся. Позади, глядя на космонавтов неподвижными, словно застывшими глазами, стоял гедониец в длинном белом балахоне без рукавов.