Балерины из слоновой кости готовились взлететь в легком танце. Величественно вздыбился деревянный конь цвета огня. Вскинул лук мраморный юноша. Кружились в хороводе деревянные матрешки. Играл на скрипке человечек из радужного стекла. В каждом творении неслышно звучали дыхание чувств, тепло сердец, изумление разума.

— Здесь нет ни одной вещи, отштампованной машиной, — объяснила Тэйка. — Все это сделано руками человека.

— Неужели? — он и представить себе не мог, что вещи способны появляться как-то по-иному – не только из стальных пастей машин. — Она! — вдруг радостно воскликнул мальчик.

Тэйка улыбнулась. Под стеклом, целая и невредимая, будто никто и не разбивал ее, стояла тетушкина ваза. Поющая ваза с зеленым дельфином. Правда, уже без кактуса.

— Ее спас мой отец, — сказала девочка. — Подобрал и склеил. Идем, там еще интересней.

Он прощально взглянул на тетушкину реликвию и пошел за Тэйкой. Вдруг родилась уверенность, что когда-нибудь вот так же неожиданно, как эту вазу, он встретит и Пипла. И что Чарли станет прежним. Стало легко и спокойно, будто ничего плохого не случилось.

Они переступили порог второго зала и зажмурились – комната купалась в солнечном свете. Его было очень много, больше, чем на улице. Это было тем удивительней, что единственное окно закрывала черная штора. Откуда же столько света? Альт присмотрелся. Сияние исходило от картин. Каждый мазок высвечен будто изнутри и сам излучает свет. Казалось, что люди, травы, звери, деревья, — все пронизано живым трепетным солнцем.

Но особое сияние исходило от картин, где главным был человек. Он страдал, любил, боролся и мечтал, рвался из безрадостной тьмы веков к солнечному свету. Его убивали, распинали на крестах, сжигали на кострах, но он упрямо шел к какой-то далёкой и прекрасной цели.

Время, необъятное и бесповоротное, словно остановилось в этих стенах. Вечное мужество. Вечная песня. Вечные надежды.

— Ты знаешь, кто эти люди? — спросил Альт. — Те, что смотрят на нас с картин?

— Мой отец говорит – это тени давно умерших. А Художник всегда спорит с ним. Нет, говорит он, это те, кто карабкается из темного колодца вверх, к солнцу, к свету.

— Где же этот колодец? Не вижу.

— Если по— честному, я тоже ни разу не видела его, ни на одной картине. Но Художник уверяет, будто он есть.

Тэйка нажала на стене клавишу, и сверху опустился прозрачный округлый звон, словно чьи-то легкие пальцы пробежали по солнечным лучам, как по струнам. Она положила руку на плечо мальчика.

— Знаешь, для чего все это? — сказала она задумчиво.

Альт замер. Как это он раньше не замечал, что слова имеют цвет, запах, форму? Они то рассыпаются яркими горошинами, то сливаются в единый блестящий шар, то вспыхивают бунтующим огнем. А перекликаясь созвучиями в конце строк, сшибаются и высекают пронзительную искру неведомого ранее чувства.

— Что это?… — он вопросительно взглянул на девочку.

Тэйка улыбнулась и промолчала. Там, под полом, расположены магнитные слои – усилители звуков. Вовсе не громкости, нет! Усилители превращают звуки в биотоки, которые растекаются по телу, вызывая новые ощущения. Однако лучше не раскрывать секретов. Пусть сегодня для Альта все будет таким же волшебным, как это было для нее, когда она впервые переступила порог этого Музея.

— Гляди, Лючия! — узнал Альт девушку с белокурыми волосами. — Нет, Рикки. Рикки-Лючия. Где она теперь?

— Не знаю. И никто не знает, — погрустнела Тэйка.

— А почему здесь так пустынно?

— Сондарийцы предпочитают проводить свободное время, подключившись к сонографам, чем ходить в подобные места. Но бывают дни… — глаза ее блеснули, — бывают дни, когда в этих залах вовсе не пусто. Здесь звучат стихи, вспыхивают новые краски, льется музыка… Хочешь, покажу тебе лес?

— Лес – это, кажется, много-много деревьев?

— Да. И не простых деревьев, а настоящих.

— Как тополя на улице Жареных Уток?

— Ну да, они ведь не из пластмассы. Вот. — Тэйка остановилась у одной из картин. — Видишь, пахнут травы и цветы, шелестят листья и бегают солнечные зайчики? — Девочка даже зажмурилась от восторга. — Вот что я скажу тебе, — вдруг зашептала она. — Только по секрету, чтоб никому… На улице Жареных Уток мне порой так ясно видится этот лес, — вроде я собираю в нем грибы и ягоды, и хрустят под ногами ветки, а из-под кустов выглядывают зайцы. Чудно, правда?

— Да! — оживился Альт. — Со мной ведь тоже на этой улице всякое приключается: вдруг померещится, будто лезу через какой-то забор прямо в яблоневый сад. И так хорошо вокруг, а я лезу, рву яблоки и прячу их за пазуху.

— Я всегда говорила, что эта улица не простая, — кивнула Тэйка. — А здесь живет мой друг, — она подвела Альта к другой стене.

С небольшого полотна на них преданно смотрел лохматый остроухий щенок. Альту почудилось, что он тихонько тявкнул.

— Слышал? — рассмеялась девочка. — Он всегда так приветствует меня. Но иди-ка сюда, — подбежала она к соседнему полотну. — Нет, лучше встань вот здесь, — она отступила назад. — Смотри…

Альт стал рядом. Удивительно знакомой показалась эта картина. И в то же время он готов был поклясться, что видит ее впервые. Прищурился.

— Море! Ведь это море! — наконец узнал он.

Высокое солнце висело над сине-зелеными волнами, и они отливали звонким серебряным блеском. Волны с плеском разбивались о берег, певуче шуршали, превращаясь в тонкое кружево пены.

Неожиданное чувство простора и свободы обрушилось на Альта. Непривычные оттенки синего цвета наполнили такой радостью, словно он сделал открытие. Усталый, измученный, в синяках и шишках, мальчик почувствовал, как тело наливается крепостью и силой.

— Мне кажется, я теперь ничего не боюсь, — сказал он.

— Правда? — обрадовалась Тэйка. — Так бывает, когда рядом настоящее. А видишь вон там, на горизонте?..

— Полоска суши?

— Далекая страна…

— Трамонтана? — неуверенно сказал Альт.

— Ты знаешь?! — удивилась девочка.

— Да. Там живут люди, свободные как ветер, чистые как снег в горах и щедрые как лучи солнца. Когда-то мы с Чарли поклялись, что отыщем и море, и эту страну.

— С Чарли?

Альт грустно отвел глаза.

— Ну да. Он же не всегда был таким, как сейчас.

Они замолчали. Некоторое время стояли, вглядываясь в далекий, подернутый туманом берег. Руки их стали медленно сближаться, пока, наконец, ни встретились.

— Тебе попадет? — прошептал Альт, боясь шевельнуться.

— С чего ты взял?

— Куб-то разбит.

— Ничего, пойду в контору фирмы и все объясню.

— Не нужно, — покачала она головой.

— Почему?

— Так… Все равно я бы там простояла недолго. Скоро – может, завтра, а может, через месяц… вот-вот что-то должно случиться… Опять болтаю! — Вдруг рассмеялась: — Ну разве ты искусственный, если у тебя уши краснеют! Ты очень даже настоящий.

…Белый пол. Белые стены. Окон нет. Под потолком белые светящиеся плафоны. Они тонко жужжат, как рентгеновские аппараты, и кажется, будто тебя пронизывают невидимые лучи. И никуда не уйти от этого противного жужжания. Пять шагов вдоль, четыре поперек.

— Все равно убегу! — решительно говорит Пипл и улыбается: «интегралы» не подозревают, что он владеет исключительным даром…

Клоун садится на холодный пол, прислоняется спиной к стене и закрывает глаза. Стоит сосредоточиться, и рядом появится Эльза. Вот она, пришла. Он кладет ладони на ее теплую голову, взъерошивает тонкие легкие волосы. Глаза Эльзы печальны.

«Пипл, есть что-нибудь вечное?»

«Солнце. Оно уходит и опять возвращается».