– Документы принесли? – Он подошел и стал критически меня разглядывать.

Я поспешно вытащила паспорт и протянула ему:

– Вот, как вы сказали.

Тщательно изучив все страницы, он вернул мне его со словами:

– Ну, это хоть что-то. Молодец, Елена Григорьевна. Выполняете все мои распоряжения. – Он снова осмотрел меня с головы до ног и усмехнулся: – Хорошее платье. Только боюсь, что, глядя на вас, мои гости про жен своих могут позабыть. Пойдемте, я провожу вас до автомобиля.

Я встала как вкопанная и замахала руками:

– Нет! Нет! Нет! Вы меня не оставляйте. Одна я не поеду!

– Поедете. Еще как поедете! – Сталин открыл дверь, пропустил меня вперед и отконвоировал до черной машины.

Упав на заднее сиденье, я в отчаянии зажмурила глаза. Все. Это все! Если бы мы правда ехали на ужин, то он бы взял меня с собой. А это подстава! Подстава! Да еще этот Натаныч! Из-за его гнусного характера впереди меня ждет восьмичасовой допрос. А может быть, даже расстрел. И почему я такая несчастная?.. По какой такой причине ничего у меня в жизни не складывается?..

Так, безмолвно причитая и мысленно проливая реки слез, я ехала неизвестно куда и боялась даже взглянуть за окно. А напрасно. Потому что когда меня наконец-то привезли, получилось, что я вообще не знала, где нахожусь.

Шофер выскочил, быстро обежал вокруг машины и, распахнув дверку, помог мне выйти.

– Ну что? Добрались наконец? – услышала я за спиной голос Отца народов.

На нервной почве я, как обычно, стала много говорить:

– Ой, спасибо вам большое, Иосиф Виссарионович!

– За что? – удивился он.

– Что на Лубянку не отправили. А то я так боялась, так боялась, что даже не поняла, куда мы приехали.

– Ну, не поняли – и не надо. А Лубянка никуда не денется. Пойдемте, все уже собрались.

Да. Утешать он умел мастерски. Через пару минут мы вошли в большой ярко освещенный зал, где за столами, покрытыми белыми накрахмаленными скатертями, сидело довольно много народу. Некоторые персонажи мне были совершенно незнакомы, а нескольких я узнала сразу, особенно Клима Ворошилова, который стал искоса на меня смотреть. Наверное, кто-то успел ему настучать, что я прошла в Кремль по его удостоверению.

Надеясь, что мне удастся притулиться где-нибудь в укромном уголочке, я было рванулась к дальнему краю стола. Однако Сталин остановил меня и указал на место рядом с его стулом. Таким образом я оказалась во главе праздника жизни.

Оркестр играл ненавязчивую музыку. Мне было не по себе от пристальных взглядов мужчин, которые беспрестанно пялились в мою сторону. То ли их шокировало, что хозяин посадил меня рядом с собой. То ли он оказался прав, и я действительно сильно выделялась на фоне их достаточно тусклых и невзрачных жен. Это оставалось загадкой.

Пытаясь успокоиться, я начала разглядывать стол. И это в литературе называли пирами Валтасара?! В сравнении с теми гала-ужинами и банкетами, на которые периодически заставляли меня ходить мои временные работодатели, это был обычный совок. Ни в блюдах, ни в сервировке ничего шикарного и умопомрачительного я не заметила. А потому, почувствовав себя свободно и не обращая внимания на гудящие вокруг разговоры, я решила спокойненько подкрепиться и выпить немного вина.

Торопиться мне было некуда. Сталин был занят обсуждением судьбы каких-то тбилисских партийцев, которые, как я поняла, умудрились что-то такое вытворить в отношении Военно-Грузинской дороги. А я, наконец-то убедившись, что ни на какую Лубянку меня не отправляют, расслабилась и вся ушла в мысли о том, как именно мне следует рассказывать ему об основной цели моего визита в 1937 год.

Прошло довольно много времени. Поскольку часы я умудрилась оставить дома, процесс как-то вышел у меня из-под контроля. Но думаю, что дело шло к полуночи. Ужин был в самом разгаре. Многие заметно охмелели и вели громкие и достаточно непринужденные беседы. Товарищ Джугашвили вроде как временно забыл про меня и продолжал мимоходом решать всякие вопросы, которыми, по всей видимости, не успевал или не хотел заниматься на работе.

В широком пространстве между столами группа грузинских артистов исполняла народные танцы. Периодически присутствующие громко аплодировали. Все шло как нельзя лучше. Но вдруг солнце моей фортуны снова зашло за грозовую тучу. Отец народов поднял руку. В зале воцарилась гробовая тишина. Все замерли в ожидании какого-то важного объявления.

– Хорошо поработали, товарищи, – сказал, Сталин, обращаясь к танцорам. – Идите отдохните. А у нас другая программа будет. – Он повернулся ко мне и громко сказал: – Пусть теперь наша гостья, товарищ Санарова, нам что-нибудь станцует. А то надоели уже мне эти фольклорные мотивы.

От такого заявления у меня сациви в горле застряло. И как только я могла забыть о том, что рассказывали по телевизору любимые Натанычем старушки-балерины! Это же его коронный финт. Быстро прокрутив в голове все возможные последствия своего отказа, я расплылась в томной улыбке:

– С удовольствием, Иосиф Виссарионович!

И, стараясь быть как можно более грациозной, я вышла из-за стола и лебедушкой поплыла по направлению к оркестру. Меня волновало только одно – знают ли они хоть какую-то испанскую музыку, чтобы я могла выступить с фламенко, кроме которого я вообще ничего танцевать не умела. Подойдя к музыкантам, я сказала:

– Здравствуйте, товарищи. Вы сумеете что-нибудь испанское сыграть? Про фламенко слышали?

– Нет, – с опаской прошептали они. – Может, напоете?

Я напела одну композицию, пощелкала пальцами, топнула каблуком. Потом попробовала вторую.

– А давайте вы лучше что-нибудь русское или грузинское исполните? – с надеждой в голосе предложил их руководитель.

«А! Будь что будет!» – подумала я и, похвалив себя за то, что в свое время не пошла учиться арабским танцам живота, снисходительно молвила:

– Играйте уже цыганочку! С выходом! Только повеселее да так, чтобы на душе радостно стало!

Они закивали и незамедлительно приступили к выполнению моего приказа. А я в лучших традициях цыганщины, широко улыбаясь, пошла исполнять танец для величайшего тирана двадцатого столетия.

«Ведь надо же!.. Прилетела строить идеальное общество, а вместо этого Политбюро плясками развлекаю! – думала я и старательно отбивала каблуками дробь. – Нет, это намного лучше, чем в НКВД сидеть и о своей биографии рассказывать, но все-таки… Я – образованный человек, свободный переводчик… А тут танцы, понимаешь ли, ему подавай, будь он неладен!»

С этими мыслями, которые, однако, никак не проявлялись на моем радостном лице, я наконец-то минут через десять закончила отплясывать и остановилась. Тут у меня в памяти всплыло издевательское изречение Натаныча про мой неосуществленный визит на первомайскую демонстрацию. «А что? Надо этим воспользоваться», – решила я и отвесила в сторону Отца народов артистический поклон.

В ответ он встал и зааплодировал. Понятно, что все присутствующие быстренько разразились овациями. Я улыбнулась и подняла с пола шарф, который обронила, пока танцевала.

Дальше события стали развиваться еще более странным образом. Сталин вышел из-за стола, подал мне руку и повел к двери, за которой, как выяснилось, была небольшая комната, где помещались два кресла и небольшой круглый стол. На ажурной скатерти стояла ваза с фруктами, а также бутылка саперави и два бокала.

Мы остались наедине. Он замер возле окна, прислонившись к занавеске, и стал внимательно на меня смотреть. Я начала нервничать. И что все это значит? Продолжение диалога, который мы вели в кабинете? На ум пришел пресловутый Берия. «Вот если бы он меня после танца в комнату потащил, то было бы ясно, с какой целью», – подумала я и, не зная, чем заняться, чтобы как-то прояснить ситуацию, разлила вино по бокалам, один протянула Сталину, а из второго отпила сама.

– А вот в 2010 году бытует мнение, что вашими любимыми винами были киндзмараули и хванчкара, – сказала я и, посмотрев ему в глаза, безрезультатно попыталась понять, что у него на уме.