Я почувствовала, что заразилась от Сталина критическим отношением к поступающей информации:

– Натаныч, это все очень абстрактно. Поясни мне на примерах. Если у нас самолеты старые, ломаются и падают, то что произойдет, если я там, в 1937 году, что-то сдвину с мертвой точки?

– А я таки тебе скажу, что будет. Старые самолеты будут менять на новые. А эти новые будут производить на заводах, которые вдруг по какой-то причине начнут не просто работать, а работать быстро и гениально. И так во всех сегментах экономики.

– Ну а что, к примеру, будет с крупным бизнесом? – не унималась я.

– А это уже зависит от тебя, моя дорогая! Я же не знаю, какой именно строй ты там у нас заложишь. Может быть, олигархи разорятся в пользу государства вследствие каких-то немыслимых стечений обстоятельств. А может быть, направят свою энергию в нужное русло и будут трудиться не покладая рук на благо отечества. Если бы ты в царской России ковыряться начала, то тогда было бы понятно, что нас ждет хорошо функционирующий капитализм с широченной прослойкой среднего класса. Но тебе же надо было выпендриться! И ты полетела не куда-нибудь, а к Сталину! И теперь никому не ведомо, что он там придумает, чтобы сохранить свою империю для потомков. Если, конечно, ты сможешь ему хоть что-то втолковать.

Я почувствовала, что мы наконец-то близки к мирной развязке переговоров.

– Так. Это я поняла. Ну а как мы со мной-то поступим и с банкетом этим дурацким? Ты уверен, что меня там повяжут?

Натаныч, закатил глаза:

– Слушай, ну я не знаю. Тебе там, в 1937 году, как вообще кажется, ты с вменяемым человеком разговариваешь?

– Ну разумеется!

– Да ты что? – удивился непризнанный кумир Косыгина. – А я был уверен, что он параноик. Может, тогда тебе и стоит на банкет сходить. Хоть поглядишь, как там наша верхушка пировала.

– Я тогда к тебе завтра часов в семь приду. Ладно? Все свои дела закончу, переоденусь – и вперед.

На этом мы и порешили. В итоге я удалилась, полная надежд на светлое будущее, которое очень скоро придет к нам непонятным итерационным путем.

На званый сталинский ужин вершительница истории товарищ Санарова собиралась довольно долго. Сначала я хотела сходить в салон, чтобы накрутить на голове какую-нибудь фантазию в стиле ретро, но, поговорив со своей парикмахершей, я поняла, что максимум, на который способно это дитя перестройки, – причесать меня как Марину Ладынину из фильма «Свинарка и пастух». Такой вариант меня совершенно не устраивал, и я решила, что все сделаю сама. Поэтому полдня я провела в маминых алюминиевых бигудях, благодаря которым к вечеру имела легкую головную боль, торжественную прическу 1937 года выпуска и отличное настроение.

Далее я занялась макияжем. Надо сказать, что все последнее время я старалась предельно осторожно пользоваться косметикой, чтобы не шокировать своим видом тонкие чувства нашего будущего генералиссимуса, однако ради своего первого бала я решила накраситься посильнее. Сделав себе великолепные глаза с помощью удлиняющей туши, теней и подводки, я в соответствии с последним писком предвоенной моды увеличила губы и накрасила их вполне приемлемой по цвету помадой. В результате я стала напоминать себе сильно отощавшую Людмилу Целиковскую. И поскольку ее образ меня вполне устраивал, я перешла к заключительному этапу подготовки.

Держа данное Сталину слово, я нарядилась в длинное золотое платье с глубоким вырезом, надела свои разведтуфли и дополнила весь этот наряд накинутым на плечи тонким прозрачным шарфом.

В 18.45 я положила паспорт в клатч, который, по моим расчетам, все должны были принять за обычную театральную сумочку, и позвонила Натанычу.

– Карета уже подана? – спросила я, услышав в трубке его хрипловатый голос.

– А как же! Крысы стали кучерами, мыши – телохранителями, а тараканы – сексотами нэкэвэдэ.

– Тогда иду.

Я выскочила из комнаты и врезалась в сына, который что-то искал на коридорных книжных полках.

– Ой, мам! Ты куда это собралась?

– На банкет.

Я попыталась его обойти, однако он не торопился так просто отпускать меня из дома и загородил проход:

– А с кем?

– Глеб, отстань. Одна иду.

– А кто тебя проводит?

– Проводит… Проводит… Сталин Иосиф Виссарионович меня проводит.

Он хихикнул и, попрощавшись, сказал, чтобы я не забыла взять сотовый.

– Обязательно! Он там мне будет просто необходим…

Быстренько добежав до девятого этажа, я впорхнула в уже открытую дверь.

– Да! – восхищенно встретил меня Натаныч. – И чего ты тратишь время и летаешь в 1937 год? Давай на чуток попозже и прямо к Берии! Он бы уж там с тобой поговорил о сексуальной революции и половом вопросе…

Я постучала ему в грудь сумочкой:

– Надоел ты уже со своим Берией. Он у тебя в каждой бочке затычка. Давай-ка лучше думать, на какое время таймер устанавливать.

– Да… Да… Таки это же вопросик серьезный… – протянул Натаныч и уселся верхом на стул. – Это тебе, знаешь ли, не фунт изюма – испариться с пира на глазах всего Политбюро. Здесь надо все хорошенечко обмозговать…

– Ну сколько это все там у него обычно длилось? – стала рассуждать я. – Часика три? Четыре?

– Четыре? – расхохотался Натаныч. – А до утра не хочешь?

– Да ну… А когда ж они работали-то?

В ответ сын реабилитированных врагов народа сел на любимого конька:

– А они не работали! За них твой народ любимый вкалывал! Строил-таки твое гармоничное во всех отношениях общество на Беломорканале, Угличской ГЭС и прочих великих объектах ГУЛАГа!

– Так… Начинается… Уже мы вроде обо всем с тобой договорились. Разработали план. Поняли, что искореним недостатки строя!

Натаныч всплеснул руками:

– А какого ж лешего ты тогда в 1937 год поперлась? Летела бы в 1919-й и объясняла Владимиру Ильичу, что его строй, оказывается, недостатками страдает!

– Что ты говоришь? – ехидно сказала я, усаживаясь на коврик. – А то, что в Советской России первый концлагерь был создан по приказу друга твоего – Троцкого в 1918-м? Это тебе как? Или в этом тоже Берия виноват, которому тогда только-только совершеннолетие справили?

– Довольно уже! – громовым голосом проревел Натаныч. – Если мы будем постоянно отношения выяснять, как бабы базарные, то вообще никакого результата не добьемся! Села? Вот и сиди, жди, пока я додумаюсь, когда тебя обратно забирать!

Он погрузился в себя и, как загипнотизированный, уставился в одну точку. Минут через пять он снова начал громко меня костерить:

– Из тебя политик – как из меня таки оперная дива! Скажи, ты чем весь день занималась? Кудри свои черные крутила? А книжку какую-нибудь умную почитать ты не додумалась? Фазиля Искандера, например, чтоб хоть как-то представлять, что тебя ждет! Или фильм документальный прокрутила бы, в котором разные знаменитые старушки балерины рассказывают, что на этих приемах делалось!

– А может, это все сплошное вранье! – возмутилась я, подав голос со своего ковра. – Если верить всему, что тут у нас пишут и показывают, так туда и вовсе лететь нельзя.

– Да?! Да?! – Он отставил стул в сторону и пересел к компьютеру. – Бери штекеры! Сейчас я тебя за плохое поведение запихну туда часов на восемь!

Сжав электроды, я начала шумную акцию протеста:

– Натаныч, не смей! Опомнись! Что я буду делать там глубокой ночью, когда банкет закончится?!

– На лавочке посидишь во дворе. Кукушек послушаешь! Тебе полезно проветриться, чтобы думалось лучше!

– А если меня в ЧК отправят? Да после восьми часов допроса меня уже никакой Склифосовский не откачает!

– Зато впредь тебе наука будет, что к операции тщательно готовиться надо! – Он зло фыркнул и ткнул в кнопку.

– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович!

– Мы здоровались с вами четыре часа назад, – сказал Сталин и встал из-за стола.

– Ой, да… Действительно… Просто у меня там больше суток прошло… И поэтому… – испугавшись такого холодного приема, залепетала я, поднимаясь с пола.