Но дело есть дело, и его нужно выполнить.

День задался удачно. Трактор вел себя гораздо лучше после профилактики, и утреннее небо ожило от чаек, прилетевших с побережья полакомиться свежевыкопанными червями. Птицы составили ему шумную компанию, пока он работал, их наглость и задиристость неизменно его развлекали. Но потом, когда он вернулся в поле, пропустив в "Верзиле" несколько кружек пива, что-то стало разлаживаться. К примеру, двигатель начал глохнуть, а ведь он только что выложил двести фунтов за устранение этого дефекта; а потом не проработал Томас и нескольких минут, как наткнулся на камень.

Ничем не примечательный такой камень: торчал себе из земли, наверное, на фут, не выше; в диаметре той части, что виднелась, ему не хватило бы нескольких дюймов до ярда, поверхность голая и гладкая. Даже мхом не поросла, всего лишь несколько канавок, которые когда-то могли быть словами. Любовное послание, возможно, хотя, скорее всего, фраза типа "здесь был Килрой" или даже просто имя и дата. Чем бы эта глыба раньше ни была, памятником или дорожной вехой, теперь она мешала. Вот и пришлось возиться с ней, чтобы не потерять на следующий год добрых три ярда годной под пашню земли. Плуг никак не обогнул бы такой большой валун.

Томас вообще не понимал, как эта проклятая каменюка пролежала в поле столько лет и никто даже не почесался, чтобы избавиться от нее. Хотя, с другой стороны, на Трехакровом поле давно уже ничего не сеяли: во всяком случае, на его памяти, последние тридцать шесть лет. Да, пожалуй, если он не ошибался, и при жизни его отца тоже. По какой-то причине (которую он если и знал, то успел забыть) этот кусок земли, принадлежавший семейству Гарроу, оставался невозделанным очень много лет; возможно, даже сменилось несколько поколений. У него закралось смутное подозрение, что кто-то, может быть, даже его собственный отец, когда-то сказал, что именно в этом месте урожая не дождаться. Но это была полная чушь. Если на то пошло, вьюнок и крапива росли на этих брошенных трех акрах пышнее и гуще, чем на любом другом участке. Так почему бы здесь не разрастись хмелю или даже саду, хотя сад требовал больше любви и терпения, чем нашлось бы у Тома, что он сам признавал. В общем, что бы он ни посадил в такую жирную почву, оно наверняка даст буйные всходы, и тогда он поправит свое шаткое финансовое положение благодаря трем акрам хорошей земли.

Удалось бы только выкопать этот проклятый камень.

Томас совсем было решился нанять технику со стройки, что развернулась на севере деревни, просто чтобы притащился сюда экскаватор и поработал механическими челюстями. Да он за две секунды вырвал бы этот камень. Но гордость не позволяла фермеру бежать за помощью при первых признаках мозолей. Работенка не такая уж трудная. Он сам справится, выкопает камень, как это сделал бы его отец. Значит, решено. Прошло два с половиной часа, и Томас пожалел о своем поспешном решении.

К этому времени теплый, спелый запах полдня сменился гнилостным душком, ветер совсем стих, ни малейшего дуновения, над полем нависла духота. Из-за гряды известковых холмов на горизонте раздалось глухое бормотание грома, и Томас почувствовал в воздухе электрические разряды, от которых короткие волоски на шее встали дыбом. Небо над полем сразу опустело: чайки (ненадежная компания, раз веселье закончилось) улетели на поиски какого-нибудь пахнущего солью источника.

Даже вскапываемая земля, еще утром источавшая сладко-острый запах, теперь пахла как-то безрадостно. Вынимая черную почву из-под камня, Том невольно думал о разложении, которое сделало ее такой жирной. Каждый раз, набирая полную лопату земли, он бесцельно перемалывал в голове одну и ту же мысль о бесчисленных смертях. Не привык он к таким размышлениям и от этого еще больше расстраивался. Он на секунду остановился, опершись на лопату, и пожалел, что выпил за ланчем четвертую пинту "Гиннесса". Привычная для него норма сегодня вдруг взбунтовалась в животе и громко бурлила, взбивая пену из желудочного сока и полупереваренной пищи, под цвет почвы на лопате, как ему представлялось.

"Думай о другом, — приказал он себе, — или начнешь блевать". Чтобы отвлечься от неприятного, Томас принялся разглядывать поле. Ничего необычного, всего лишь неровный кусок земли, ограниченный изгородью нестриженого боярышника, в тени которого валялась пара трупиков — один из них был дохлый скворец, а второй он не разглядел с такого расстояния. Томас почувствовал себя каким-то потерянным, но и этом не было ничего необычного. Скоро по-настоящему наступит осень, а лето было слишком долгим и жарким.

Подняв глаза над зеленой изгородью, он увидел, как облако, напоминавшее по форме голову монгола, метнуло на холмы блеснувшую молнию. От яркой голубизны неба осталась лишь тонкая полоска на горизонте. "Будет дождь", — с удовольствием подумал Томас. Прохладный дождь; быть может, даже ливень, как накануне. Возможно, на этот раз он как следует очистит воздух.

Томас снова уставился на неподдающийся камень и ударил по нему лопатой, выбив лезвием сноп белых искр.

Тут он разразился громкой витиеватой бранью, обложив и поле, и камень, и себя самого. Камень крепко сидел, окруженный выкопанным рвом, и не хотел сдаваться. Томас исчерпал почти все возможности: он выбрал землю вокруг глыбы на два фуга, забил под нее колья, обвязал цепью и подогнал трактор, чтобы затем убрать с поля. Черта с два. Очевидно, придется углубить ров и загнать колья подальше. Он не собирался уступать проклятому камню.

Поворчав для решительности, Томас снова взялся за лопату. Капля дождя упала ему на руку, но он едва обратил на нее внимание, по опыту зная, что подобная работенка требует особой сосредоточенности: голову вниз и по сторонам не зевай. Ни о чем не думай. Больше ничего нет, кроме земли, лопаты, камня и собственного тела.

Копнул — выбросил. Копнул — выбросил. Гипнотический ритм работы заставил Томаса погрузиться в такой глубокий транс, что он потерял счет времени.

Камень шевельнулся, выведя его из забытья. Он выпрямился, хрустнув позвонками, не вполне уверенный, что это ему не померещилось. Поставил ногу на валун и толкнул изо всех сил. Да, поддается. От усталости он даже не смог улыбнуться, но почувствовал, что победа близка. Все-таки одолел гада.

Дождь теперь припустил как следует, приятно остужая лицо. Томас загнал еще пару кольев, чтобы расшатать валун посильнее: он намеревался довести начатое до конца. "Ты у меня получишь, — твердил он, — ты у меня получишь". Третий кол вошел глубже, чем предыдущие два и, видимо, пробил пузырь газа, собравшегося под камнем, потому что на поверхность вырвалось желтоватое облако такого омерзительного смрада, что Томас невольно отступил, стараясь перехватить глоток свежего воздуха. По никакой свежести вокруг не осталось. Ему только и удалось, что отхаркать комок слизи, прочистив горло и легкие. Похоже, под камнем сгнило какое-то животное.

Томас заставил себя вернуться к работе, хватая воздух ртом и не дыша носом. Голова раскалывалась, словно мозг распух и давил изнутри на череп, пытаясь выбраться наружу.

Чтоб тебя, — сказал он и всадил под камень еще один кол.

Спину ломило — того и гляди развалится пополам. На правой ладони лопнул натертый волдырь. К предплечью присосался слепень и нажрался до отвала, непотревоженный.

Давай. Давай. Давай. — Он уже не помнил, как вбил последний кол.

И тут камень зашатался.

Томас даже не дотрагивался до него. Камень словно выталкивали из его гнезда снизу. Томас потянулся к лопате, загнанной под камень. Ему вдруг захотелось отнять ее у камня: это была его вещь, его собственность, и он не желал, чтобы она оставалась возле ямы теперь, когда камень ходил ходуном, будто под ним забил гейзер, теперь, когда воздух пожелтел, а мозг разбухал, как тыква в августе.

Томас с силой вцепился в лопату, но она застряла накрепко.

Томас выругался и ухватился за черенок двумя руками, держась подальше от ямы, где из-под шатавшегося камня били фонтаны земли, перемешанной с мелкой галькой и мокрицами.