и этот день опять начнёт всплывать
из тёмной глубины, как райский остров.
Припомнишь и подумаешь: “Как просто
счастливым быть, но этого не знать”.
* * *
Ю. Вознесенской
Порадует время скворчиным углом, —
Чердачница-Муза и этому рада,
Всю ночь шелестит за раскрытым окном
сырая листва над больничной оградой.
И рядом с любовью гнездится тоска,
фамильные ветви так туго сплетая,
что можно без страха смотреть свысока
на эту страну без конца и без края.
* * *
Если где и была помарка,
то ремарка, а не обман.
Был Матфея, Луки и Марка
откровеннее Иоанн.
Ведь свобода — всегда свобода,
а неволя — как свальный грех.
И уходит Христос по водам
аки по суху, бросив тех,
кто не истины ждал, а хлеба,
не спасенья, а правежа,
словно кто-нибудь им на небе
хоть чего-нибудь задолжал.
Не впервой нам считать утраты
и, смыкаясь, ровнять ряды.
Аты-баты. Идут солдаты.
В Гефсимане цветут сады.
Распинаются словоблуды,
никогда не закончат спор.
Не спеши, потерпи, Иуда,
пересмотрят твой приговор.
* * *
Январь уж наступил. Деревья отряхают
последний мелкий снег с нагих своих ветвей.
Любимый город в белой дымке тает.
А птица воробей о Родине поёт.
Вот птица — хоть мелка, но истый патриот,
ведь никуда от нас зимой не улетает.
Я тоже воробей. На кухне с похмела
сижу, нахохлившись, над пишущей машинкой.
Вчера скончался век. Я праздновал поминки.
Не убраны ещё бутылки со стола.
Я выпил и грущу, жуя свою сардинку.
Мне кажется порой, что наш этногенез
ещё силён. Во мне бурлит пассионарность.
Что в рифмах хорошо? Их сдвоенность, их парность.
И каждая строка, как звуковой надрез,
коль вслух произнесёшь, забыв свою бездарность.
* * *
Пока иду на поводу
непонятых событий,
считая новую беду
важнее позабытой,
и эта новая беда,
взывая об участье,
почти не ведает стыда
за маленькое счастье
быть на виду, пока слова
влекут холодным блеском,
душа моя почти мертва
и бредит Достоевским.
Я посещаю мёртвый дом
приятеля по школе.
Мы мало спорим, много пьём,
ведь мы почти на воле.
Меж нами круглый горизонт
и в крестике прицела
любой случайный поворот
