и горит над берегом костёр,

и стреляет чаек дядя Ваня

над вишнёвым садом трёх сестёр.

* * *

Прибывает вода в реке, подступает к дому.

Видно где-то в верховьях дождь, а над нами ясно.

Даже если ветер доносит раскаты грома, —

“Ничего, — говорю, — пронесёт стороной.

Не страшно”.

Я уже привык к этим низким слоистым далям.

Оттого, видать, простор не радует взгляда.

Я лицо подставляю первым тяжёлым каплям.

“Ничего, — говорю, — наверное, так и надо”.

Ай да ветер дунул. С крыши летит солома.

Убирают бельё хозяйки, закрыли ставни.

Прибывает вода, подступает вплотную к дому.

“Ничего, — говорю, — пройдёт. А жизнь и подавно”.

* * *

Вот город, в котором давным-давно

суша напоминает дно,

камень стен источает сырость.

Вот дом, в котором я жил и вырос,

где, растворяя утром окно

во двор-колодец, мне суждено

страдать от жажды. Так уж случилось,

что этот город, в который влюблён,

фотогеничный со всех сторон,

равно прекрасный и в фас, и в профиль,

где я, двадцать лет отходив в “Сайгон”,

выпил цистерну плохого кофе,

давит меня, как гранитный гроб.

Но такой уж, видно, я остолоп,

предпочитающий жить в могиле.

Всё ожидаю всемирный потоп

именно здесь, увидеть чтоб

тонущим Александрийский Столп

и среди волн золотые шпили.

Вот сюжет картины — “Приплыли”.

* * *

Над головой бабахнет пушка.

Асфальт размякнет от жары.

Июньским пухом, как подушки,

набиты пыльные дворы.

Присядь на низенькой скамейке

и закури, и спичку брось.

Огня медлительная змейка

ползёт от ног. Прожги насквозь

сухую землю под ногами.

Как безобидно это пламя.

Куда ни глянешь — пух летит

июньский, белый, тополиный.

Такая чудная перина

у самых ног моих горит.

Ну вот — ещё одна примета

скупого питерского лета.

Я знаю множество примет —

родимых пятен Ленинграда.

А впрочем, хватит. Мне не надо

деталей. Пусть другой поэт

займётся этим крохоборством.

Пускай достойный акмеист,

чураясь собственного сходства,

как будто на руку нечист,

вставляет в стих то башню крана,

то землеройный агрегат,

а я не стану. Мне простят,

надеюсь, мелкие изъяны.

* * *

Ночью в подъезде, где лампочки то ли разбили,

то ли свинтили — стоишь, к темноте привыкая.

Дом словно вымер, как будто его разбомбили

и расселили уже. Тишина-то какая.

Словно полопались все заводные пружины.

Вытянув руку, бредёшь и бубнишь поневоле:

“Нужно б свечей прикупить, фитилей, керосину,

масла лампадного, спичек, поваренной соли…”