Отношения между языками во многом подобны отношениям между людьми. Каждый живет своей жизнью, собственными заботами. Но почему бы, встречаясь на ходу, не улыбнуться соседу, не сказать ему что-то приятное? Сумрачный ксенофоб Сталин, ни одним языком толком не владевший, всех подозревал в шпионаже и обогатил русскую речь выражением «иностранцы-засранцы». А веселый Хрущев, честно признававшийся на учительском съезде, что слабоват по части речевой культуры, все-таки стремился перед поездкой за рубеж запомнить парочку чужеземных слов, чтобы ошеломить публику фразой типа «Хинди-руси бхай-бхай!»

«Вы из России? Я знаю одно русское слово — „спасибо“.» Кто из нас не слышал подобных реплик, находясь за границей? Так давайте на их «spasibo» отвечать великодушным «пожалуйста»! В том числе и тем нашим бывшим соседям по общесоюзной коммуналке, что сделались иностранцами совсем недавно. Как бы ни складывались отношения между правителями, из нашей памяти никто не выбьет сочетаний вроде «Гамарджоба, генацвале!» А уж корневое родство русского языка с украинской «мовой» непременно приведет в будущем к равноправному диалогу двух народов.

Русская «всемирная отзывчивость», о которой говорил Достоевский, подразумевает и лингвистическую широту. Как сам Федор Михайлович вольно обращался с иноязычными элементами! Жену Смита называл «Смитихой» (по этой модели — и «Гейзиха» в набоковской «Лолите»). А от фамилии «фон Зон» придумал глагол «нафонзонить». Русская речь все в себя может вобрать: полезное усвоит, а бесполезное выплюнет.

И когда очередное иноязычное слово стучится в двери нашего великого, могучего и просторного языка, не бойтесь сказать ему: «Добро пожаловать!» Поверьте, если оно окажется ненужным, то надолго не задержится.

Не удивляйтесь такому заголовку. «Не» с глаголами, конечно, пишется раздельно. А мне припомнилась старинная стихотворная шутка. В 1820 году Евгений Баратынский опубликовал в журнале «Невский зритель» такую вот миниатюру под заголовком «К девушке, которая на вопрос, как ее зовут, отвечала: „Не знаю“»:

Надо думать, юная красавица просто не расслышала вопрос. Уж свое-то имя знает каждый. А вот стоит ли отвечать «Не знаю» в ответственных ситуациях? И как это делать, не теряя достоинства? Телевидение изобилует всякого рода познавательными передачами по принципу «вопрос — ответ». И я иной раз бросаю взгляд на экран с чисто профессиональной целью: узнать, насколько участники состязаний осведомлены в той области, где я имею удовольствие трудиться.

И что же? Плачу и рыдаю. Хуже всего мои уважаемые сограждане ориентируются именно в русском языке и в художественной словесности. Растлевающее влияние программы «Культурная революция» с ее циничными слоганами типа «Литература никому не нужна»? Может быть. Хотя и старшее поколение телевизионных «эрудитов» не очень радует. Вот перед Максимом Галкиным восседает осанистый мужчина предпенсионного возраста, успешно добравшийся до призовой суммы в полмиллиона. И ему выпадает прямо-таки детский вопрос: каким стихотворным размером написана первая строфа нашего государственного гимна? Пять основных стихотворных размеров изучаются не то в шестом, не то в седьмом классе — это минимум средней школы. А у моего телегероя не просто десять классов на лбу написаны — там явно светится высшее образование. Сейчас он сходу назовет правильный из четырех вариантов — «амфибрахий» и доберется до миллиона. Ур-ра! Го-ол!

Но не тут-то было. Солидный муж явно пасует и наугад выбирает «гекзаметр», которым вообше-то написаны «Илиада» и «Одиссея». Товарищ немножечко перепутал Михалкова с Гомером. И Галкин тоже хорош! Мог бы помочь тактичной подсказкой. Нет, шучу: вообще-то этот ведущий — молодец. Он и сам ориентируется в океане знаний, и публику своими краткими комментариями тактично просвещает, вводит, так сказать, в контекст культуры. Это педагогично. Не то, что его предшественник Дмитрий Дибров: тот не умел даже правильно прочитать на табло термин «раёшник» (это такой народный лубочно-прибауточный стих, использованный, например, Пушкиным в «Сказке о попе и работнике его Балде»). Точки над «ё» не были проставлены, и ведущий произнес: «раЕшник». И ничего, не сгорел со стыда, служит сейчас в других программах.

Подведу неутешительный итог: «не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить». «Он» — это не Онегин, а телезритель наш. А «мы» — это всероссийская армия преподавателей литературы. Правильного ответа по поводу стихотворных размеров не слышал я с телеэкрана ни разу за последние тридцать лет, начиная с ворошиловских времен передачи «Что? Где? Когда?» Что делать? Исключить ненужные народу сведения из школьной программы? Но ведь нужны стиховедческие термины тысячам людей, когда они, например, едут в метро и разгадывают кроссворды, сканворды и чайнворды. Там вполне могут быть загаданы и амфибрахий, и анапест. Дорогие мои, если вы так любите вписывать буквы в клеточки, почему бы не пополнять постоянно словарный запас, для своего же удовольствия?

Конечно, существует и ненужное щеголяние мудреными словесами. Никогда не напишу: «каузально-темпоральный». Для всякого, кто знает латынь, ясно: лучше сказать по-русски — «причинно-временной», и никакой смысловой разницы не будет. Вспоминается обсуждение творчества Александры Марининой на страницах высокоумного журнала «Неприкосновенный запас». Сама героиня прочитала дискуссию о себе и язвительно заметила, выступая по радио, что она «слова поняла все», а общего смысла не обнаружила. Претензии писательницы справедливы: многие литературоведы не могут «словечка в простоте» сказать и маскируют квазинаучной бижутерией недостаток ясной мысли. Тут уж ничего не поделаешь: умение писать не всегда выдается в комплекте с большими познаниями. «Филолог» по-гречески — «любящий слово», а Слово (то, что с большой буквы) капризно, порой коварно и отнюдь не всем словолюбам отвечает взаимностью. Но критиковать и осуждать их мы можем только тогда, когда сами понимаем «все слова».

И опять я возвращаюсь к тяжелым телевизионным воспоминаниям. Молодой человек получает вопрос: «Какое слово придумал поэт Хлебников — „самолет“ или „летчик“?» Толковый третьеклассник, ей-богу, мог бы вычислить: в народных сказках встречается «ковер-самолет», стало быть, это слово существовало задолго до появления аэропланов и письменной поэзии. Так что изобрести слово «самолет» никакой поэт не мог, надо выбирать «летчика». (Это, впрочем, только устойчивая легенда, что именно поэт-футурист ввел слово «летчик» вместо «пилота» и «авиатора», но сейчас мы в такие тонкости не вдаемся.) А самое же грустное, что незадачливый участник передачи, не сумев ответить, задумчиво изрек: «Знать бы еще, кто такой Хлебников!» Мало того, что не сообразителен, так еще и кичится на всю страну своим дремучим невежеством! Не помню, кто он был по профессии, но сдается мне, что такие люди и на своем рабочем месте не очень полезны.

Милые «Незнаю»! Имейте совесть!

«Судить писателя по законам, им самим над собой признанным». «Поэзия в его стихах и не ночевала». «Выдавливать из себя по капле раба».

Вот наудачу три выражения, прочно вошедших в русский язык и часто используемых интеллигентными людьми в спорах о жизни и о литературе. Объединяет эти броские формулы одно: все они пришли в нашу культуру из писем. Пушкин писал Бестужеву, Тургенев — Полонскому, Чехов — брату Александру. Адресатами же в итоге оказались мы с вами. Выдернули оттуда фразы, чуть переиначили (я нарочно привел их в том виде, в каком они чаще всего фигурируют как факты языка) и применяем к нынешней реальности.

А вообще-то всякое письмо — ценность. Я, конечно, имею в виду не «имейлы» и не эсэмэски, а настоящие письма. Положить перед собой лист бумаги, пройтись по нему собственным неповторимым почерком, вложить в конверт, аккуратно вывести имя того, от кого предстоит теперь ждать ответа… Подышать на клеевой слой и провести по нему языком… Вот письмо упало на дно почтового ящика, и что-то екнуло в груди. Произошло событие.