— Спасибо, Генрик, ты понял меня! — И, указав на закрытую дверь гостиной, откуда доносились звуки музыки, спросил: — Твоя сестра там?
— Там, — тихо ответил Генрик.
Они молчали, а из гостиной доносились печальные звуки фортепьяно и напеваемая вполголоса тоскливая украинская песня, то прерываемая, словно в задумчивости, то повторяемая на разные лады.
Стефан, опустив голову, раздумывал некоторое время, потом решительно подошел к двери и отворил ее.
Генрик не последовал за ним.
В гостиной, куда вошел Стефан, на столе перед кушеткой горела лампа, бросая из-под цветного абажура серебристый свет на большой букет цветов. Рядом лежали открытая книга, разноцветные мотки шелка, бисер, иголки и другие мелочи дамского рукоделия. В открытую балконную дверь виднелась белевшая в вечерней тьме шумная Ротничанка, и сквозь листву просвечивало небо в золотых звездах. В глубине гостиной за фортепьяно сидела Регина, как всегда в черном платье; бледный свет лампы освещал только ее лицо и венец черных кос надо лбом. Ноты, разложенные на пюпитре, заслоняли от Регины дверь в комнату брата; услышав шаги, она не перестала играть, думая, что это Генрик.
Но вот она вскрикнула и отпрянула от фортепьяно, лицо ее залилось румянцем: она увидела стоящего перед ней инженера. Несмотря на слабое освещение, румянец не укрылся от Стефана, и в глазах его блеснула радость.
— Здравствуйте! — сказала Регина, вставая и подавая Равицкому слегка дрожащую руку. — Я не знала, что вы вернулись. Давно ли?
— Только что, — ответил инженер, и они сели около лампы друг против друга.
— Видно, у вас были очень важные и срочные дела, если, уезжая, вы даже не попрощались со своими друзьями. Я была на вас обижена, — с улыбкой прибавила она. — Но, раз вы вернулись, все хорошо.
— В жизни бывают обстоятельства, которые выбивают нас из привычной колеи, — ответил Равицкий. — Именно это заставило меня неожиданно покинуть город. Не стану объяснять, как досадно мне было, что я не мог с вами проститься, тем более, что я не надеялся так скоро вернуться. Но я знал: у вас доброе сердце и широкие взгляды на жизнь, и вы простите мне это невольное нарушение этикета.
— Не в этикете дело! — обиженно сказала Регина, решив, что ее не поняли.
— Что касается моего отношения к вам и вашему брату, — прервал ее Стефан, — то я ставлю вас так высоко, что, надеюсь, вы без долгих слов догадываетесь о моем глубочайшем почтении и приязни.
Оба замолчали.
— Как вы проводили время в этой безлюдной местности? — первой отозвалась Регина.
— У меня там было много дел. Приехав на место, я обнаружил, что будущая железнодорожная линия намечена неудачно: у моих коллег было много работы, и они в спешке ошиблись. Но, так как речь шла о сокращении колеи на целую версту, мы все вместе постарались исправить ошибку и избежали таким образом лишних и дорогостоящих работ. Мы занимались этим с утра до вечера несколько дней. Вы сами любите труд и знаете, как он скрашивает и сокращает время, тем более труд на общее благо. Но сегодняшнее утро было для меня особенно приятным, — я провел его за чтением.
Равицкий говорил спокойно, невозмутимо и только в конце улыбнулся:
— Вы никогда не догадаетесь, что я читал нынче утром.
Регина с удивлением взглянула на него.
— Моя профессия и склонности, наверно, наведут вас на мысль, что я читал ученый трактат о наносных и вулканических пластах земли, или сочинение о квадратуре круга, или, на худой конец, рассуждение экономиста о том, как поднять благосостояние человечества. Но чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что человек никогда не знает заранее, что его заинтересует. Обстоятельства часто уводят нас в сторону от намеченного пути, хотя в конце концов, благодаря силе воли, мы подчиняем их себе. Вот так и я, несмотря на всю свою серьезность, от восхода солнца до полудня с увлечением читал — и что же? — исповедь женского сердца.
— Не понимаю, почему подобное чтение противоречит вашему характеру и склонностям? — возразила Регина. — Женщина прежде всего человек, и ее сердце может представлять интерес для исследователя. В человеческом сердце, если пользоваться терминологией вашей любимой науки, на тонком слое блестящего кремнезема молодости покоятся вулканические пласты страданий человека зрелого возраста, а под спокойной и твердой как скала поверхностью идет непрерывное умирание и возрождение, словно перед нами история миллионов существ, что живут и каменеют в таинственных глубинах земли и моря… Какого же рода произведение так сильно увлекло вас? Если это был один из нынешних новомодных романов, я была бы удивлена; чтобы возбудить интерес, нужна правда, а в романах…
— Верно, — прервал ее Равицкий, — эта вещь именно потому меня и увлекла, что в основе ее лежит правда и содержание взято из жизни. Это своего рода психологический этюд о женщине. Позвольте, я коротко перескажу его вам, как видите, я не способен сейчас говорить ни о чем другом. Эта интересная повесть, — продолжал, сохраняя спокойствие, Равицкий, — переносит читателя на Волынь, в прелестный дом на берегу озера, полный зеркал, картин и мягких ковров. В этом с виду земном раю оказывается молодая женщина, жена владельца этих чудес. Ей семнадцать лет, она очень красива, у нее много хороших задатков, но душа ее спит. Она образованна, но не основательно, ее не научили понимать ни самое себя, ни жизнь. Муж ее — человек с холодным сердцем и ограниченным умом, живущий без цели, без определенных идей, без любимой работы, один из тех, что отмеряют жизнь обедами, три четверти своего существования проводят во сне, а четверть — зевают. Что соединило этих людей? Ее — мечтательную, жаждущую любви девушку покорила физическая красота мужчины, он женился на ней потому, что она была хороша собой, ему понравился ее рост, лицо, и он захотел удовлетворить свою прихоть, внести разнообразие в монотонную, бессмысленную жизнь.
О тесном и прекрасном союзе, дающем людям духовную связь, общность стремлений и мысли, никто из них не думал. Их соединил слепой инстинкт, которому в сердце девушки сопутствовало благородное чувство: безоглядная вера в того, кого она полюбила. Они поженились, и в этом начало драмы. Душа мужчины, укрытая непроницаемой броней, по-прежнему пребывает в туманном сне; душа женщины постепенно пробуждается и развивается. Мысль ее начинает работать: перед ней открываются широкие горизонты, она постигает величие и высокое звание человека и мечтает сама достичь этих вершин. Медленно, постепенно постигает она ничтожество человека, с которым соединила свою жизнь. Это мучительно, и она сильно страдает. По другую сторону озера около леса белеет маленькая усадьба, и в ней тихо и согласно живет молодая чета и светловолосый мальчуган…
— Пан Равицкий! — взмолилась Регина, с каждым его словом волнуясь все сильнее. — Пан Равицкий, как называется эта книга?
— Это не книга, — спокойно возразил инженер, — это рукопись, маленькая тетрадка, исписанная женским почерком.
Удивленная и обеспокоенная Регина не сводила с него глаз.
— Так вот, — продолжал Стефан, — молодая владелица замка случайно познакомилась с семейством, живущим в усадьбе за озером. Здесь она увидела картину семейного счастья, а главное — воплощение благородной и священной идеи семьи, когда в основе ее лежит глубокая, безграничная любовь и доверие к любимому человеку. Рядом с жизнью этих людей, наполненной трудом и тихим счастьем, ее собственная жизнь показалась ей пустой и жалкой, как у нищей; рядом с ней не было человека, которому она могла бы отдать золото своей души, как раздавала без счета золотые монеты.
Регина побледнела как полотно.
— Целый год, — невозмутимо продолжал Равицкий, — молодая владелица замка ежедневно навещала соседнюю усадьбу, объезжая озеро верхом на быстром вороном коне.
— Скажите, пан Равицкий, — чуть слышно прервала его Регина, — где вы взяли эту тетрадку?
— Я нашел ее случайно среди бумаг, принадлежащих семье Тарновских.
