Регина молча подошла к инструменту.
Фортепьяно часто выручает хозяйку дома, когда она вынуждена из вежливости терпеть скучный и пустой разговор. Особенно когда голова занята тревожными и печальными мыслями, когда на сердце свинцом лежат тоска и забота, а вокруг болтают о вещах, ей безразличных, вынуждая отвечать на вопросы, хотя она предпочла бы не раскрывать рта. Вот тогда она с облегчением садится за фортепьяно, зная, что на некоторое время останется наедине с музыкой и со своими мыслями и не надо будет вести ненужный, неприятный разговор.
В тот вечер Регина была благодарна природе, которая дала ей прекрасный голос, и брату, который позаботился поставить в гостиной фортепьяно. Она села к инструменту, взяла несколько мягких аккордов и сильным, чистым голосом запела романс. При последних звуках: «За руки пожатье жизнь бы отдала», — голос ее задрожал от подлинной страсти, а на ресницах повисла никем не замеченная слеза.
Было уже поздно, когда гости разошлись, очарованные Региной, хотя она была грустна и рассеянна. После их ухода Регина вышла на балкон и долго стояла там, скрестив руки на груди, опустив голову, погруженная в раздумье. Но вот она тяжело вздохнула, вынула из волос цветок и резким движением отбросила его далеко от себя.
Генрик, услышав вздох и заметив, что она кинула цветок, подошел к сестре, взял ее за руку и спросил:
— Что с тобой, Регина? Почему ты выбросила цветок?
— Я поторопилась воткнуть его в волосы, — грустно ответила она и, пожелав ему спокойной ночи, ушла к себе.
Едва она ушла, под балконом, в свете звезд и молодого месяца, промелькнули три фигуры и исчезли в глубине парка. Это были местные львы — они наслаждались тихим вечером, обменивались впечатлениями о молодой женщине, с которой так приятно провели несколько часов. Кроме них, по гладким благоухающим дорожкам парка прогуливались лишь еще несколько человек, живущих поблизости.
— Интересно, какое положение пани Ружинская занимает в обществе? — приглушенным голосом спрашивал Фрычо. — О муже она не вспоминает. Я уверен, что она разошлась с ним.
— А по-моему, она вдова, — бросил граф Август.
— Загадочная женщина, — проговорил Януш, словно читая по звездам.
— Ха, ха, ха! — засмеялся граф Август. — Как знать, может, она живет с мужем в полном согласии и прямо отсюда поедет к нему, а того, кто очарован ее прелестными очами, оставит с носом! — И он насмешливо глянул на Вевюрского.
— Таких было бы много, — парировал тот, поняв его намек. — Ведь ты не станешь отрицать, что она красива.
— Прелестна! — воскликнул граф Август. — Изысканно элегантна и, я бы сказал, рождена быть княгиней…
— Или графиней, — ехидно добавил Фрычо.
— Ха, ха, а почему бы и нет! — засмеялся граф.
Януш шел молча и смотрел на звезды. Вдруг он отскочил и закричал:
— Гадкий урод!
Его приятели покатились со смеху.
— Кто? Кто урод? Пани Ружинская? Протестуем и вызываем вас, молодой человек, на дуэль!
Бледный и дрожащий от страха Януш с укором поднял взор к небесам и прошептал:
— Лягушка!..
— Януш наступил на лягушку! — расхохотался Фрычо.
— Так тебе и надо, — добавил граф, — смотри под ноги!
Молодой человек, содрогаясь от отвращения, встряхнул волосами и, немного успокоившись, произнес тихим и торжественным голосом:
— Да, мне отвратительны лягушки, но как вы могли хоть на минуту допустить, что мои слова относились к этому божеству, к этой… — Глубокий вздох не дал ему договорить.
Когда они так прогуливались, разговаривая и смеясь, навстречу им медленно шел мужчина, чье лицо они не могли разглядеть. Поравнявшись, все четверо с легким поклоном дотронулись до шляп.
— Равицкий! — прошептал Фрычо.
— Инженер! — презрительно бросил граф Август.
Да, это был Равицкий. Он одиноко бродил по парку, наслаждаясь вечерней прогулкой. Миновав молодых людей, он не спеша направился к выходу. Так же медленно шагал он по широкой улице, которая тянулась через весь город и привела его к небольшому дому, окруженному цветущими кустами. Войдя в дом, он стал ходить из угла в угол по маленькой комнате, потом отворил окно, вдохнул несколько раз теплый вечерний воздух и сел к бюро, где среди множества книг и деловых бумаг лежал наполовину написанный листок бумаги. Равицкий пробежал его глазами и стал писать дальше.
«Итак, мой старый друг, теперь ты имеешь подробное представление о моих занятиях и достигнутых результатах. Линия будущей железной дороги уже намечена, и, надеюсь, скоро неманские жители увидят своими глазами локомотив. А нужда в нем велика, ибо дороги здесь премерзкие, и проезжие увязают попеременно то в грязи, то в пыли.
Теперь мне хочется написать о себе, верней о тех, кто меня окружает. Не смейся, Зыгмунт, но представь себе, я буду писать о женщине! Тебе это покажется странным, но, как философ, ты должен извлечь из этого урок и, помня слова Шекспира: «На свете случаются вещи, которые и не снились мудрецам», — ничему не удивляться. Кого-нибудь другого я бы не решился посвятить в свои мысли, — я всегда боялся показаться смешным, — но ты, Зыгмунт, другое дело. Ведь мы сидели с тобой рядом на университетской скамье, и у нас не было друг от друга тайн. Наконец, ты философ, физиолог и психолог, и эти три науки помогут тебе понять, что со мной происходит.
Помнишь Генрика Тарновского, молодого человека с лицом и пылкой натурой южанина, которого ты встречал со мной в Париже и Дрездене? Наверно, ты его помнишь: это энергичный, молодой и красивый мужчина, один из тех, что остаются в памяти знавших его. И вот, неделю назад я встретил Генрика в Д. Он возмужал, стал еще красивее и, как всегда, благороден и деятелен. С ним приехала его сестра, Регина Ружинская, на несколько лет моложе его.
Как тебе известно, я не поэт. Красота в любом проявлении вызывает у меня восхищение, но распространяться на эту тему я не умею. Поэтому я не стану описывать тебе глаза, волосы, фигуру пани Регины. Не буду сравнивать ее ни с розой, ни с лилией, лишь напомню тебе наши разговоры.
Помнишь, мы не раз беседовали с тобой о тех неуловимых для разума, еще не исследованных наукой, невидимых, но вместе с тем прочных нитях, которые притягивают нас порой к другим людям. Живешь себе спокойно на свете, мысли твои заняты повседневными делами, и вдруг мимо пройдет существо, даже имени которого ты не знаешь. Ты взглянешь на него, остановишься посреди дороги и не сможешь отвести глаз. И чем дольше смотришь, тем сильнее некая тайная сила притягивает тебя к этому существу, которое до этого тебе и не снилось. И ты пойдешь за этим встретившимся на твоем пути человеком и будешь идти до тех пор, пока не увидишь: он — твое отражение, — или не прочтешь в его душе: ошибка! Как возникают между людьми безотчетные симпатии? Где источник той притягательной силы, что подчас переворачивает человеческую жизнь? Ответит ли на это физиология, исследующая плоть, или психология, изучающая душу? Ты психолог и физиолог, обратись к своим книгам, с которыми провел жизнь. Но я убежден: наука еще не в состоянии ответить на все вопросы, которые ставит перед ней человек. Много еще предстоит сделать ясновельможной госпоже науке, а тем временем я, несчастный математик и геолог, смиренно признаюсь, что многого не понимаю на свете.
Так вот, крепкая невидимая нить притягивает меня к пани Регине. С первого взгляда я оценил ее живой ум, ее благородство и почувствовал, что под внешним очарованием скрываются пережитые страдания. Прошлое ее мне неизвестно, но я подозреваю, что оно таит какую-то печальную тайну. Генрик, всегда такой откровенный со мной, избегает разговоров о сестре, а она вспыхивает горячим румянцем при упоминании некоторых имен.
Я не смею вторгаться в ее тайну, впрочем, меня мало занимает ее прошлое. Она заинтересовала меня такой, какая она сейчас. Давнее знакомство с Генриком дает мне право часто бывать в их доме, и мне почти ежедневно предоставляется возможность изучать душу этой женщины. Да, Зыгмунт, это натура возвышенная, глубокая, мыслящая и алчущая добра. Целую неделю изо дня в день подолгу разговаривая с Региной, я даже не задавался вопросом, красива ли она. Я не замечал внешней оболочки, я видел только ее душу. Но человек не может, да и не должен отрекаться от того, что дано ему природой. Сегодня утром мы стояли у открытого окна и разговаривали. И вдруг меня осенило: да она же красавица! И, взглянув на нее не глазами исследователя человеческой души, а глазами мужчины, я сказал себе: она прекрасна!
