Рудда Тридуба – знаменитый своей доблестью вождь Уфриса, враждовавший с Бетодом; был повержен на поединке Девятью Смертями.

Форли Слабейший – слабый боец, сотоварищ Черного Доу и Ищейки; убит по приказу Кальдера.

Шама Бессердечный – знаменитый воин, сраженный Девятью Смертями; отец Бека.

– Э, ч-черт, стар я становлюсь для всего этого, – бормотал Зобатый.

При каждом шаге он морщился от боли в колене. На покой пора. Причем давно. Сидеть на завалинке за домом, с трубочкой, щуриться с улыбочкой на закат, смотреть, как солнце уходит в воду, а за спиной оставлять прожитый в честных трудах день. Дома, впрочем, у Зобатого не было. Но когда появится, то непременно хороший.

Он пробрался через пролом в развалинах стены; сердце лупило, как плотницкая киянка, – а все от долгого подъема по крутому склону, да от буйной, хватающей за башмаки травы, да еще от разгульного ветра, пригибающего к земле. А если по правде, то более всего от страха, что наверху можно запросто встретить кончину. Зобатый и так-то не отличался по жизни бесшабашностью, а теперь, с возрастом, и вовсе осторожничал. Странно как-то: чем меньше годов остается терять, тем сильнее страх их лишиться. Должно быть, человек от рождения снабжен запасом храбрости, который с каждой передрягой скудеет. А у Зобатого передряг было хоть отбавляй. И, видимо, сейчас он втягивался в очередную.

Когда тропинка стала наконец сравнительно пологой, Зобатый приостановился отдышаться, утирая руками слезящиеся от ветра глаза. Он пытался сдерживать кашель, но тот делался лишь еще более надсадным. Из темноты проглянули Герои, огромными дырами в ночном звездном небе; вчетверо, если не больше, крупнее людей. Гиганты, брошенные прозябать на продуваемом холме. Вот так и стоят мрачными упрямыми стражами над пустотой. Интересно, сколько весит этакая глыба. Только мертвым известно, каково оно было, взволакивать сюда чертовы каменюки. Или кто их волок. Или зачем. Так или иначе, но мертвые неразговорчивы, а присоединяться к ним для выяснения подробностей в расчет у Зобатого не входило.

На шероховатых краях камней мелькали слабые неровные отсветы, а в тихом завывании ветра слышались людские голоса. Зобатый вспомнил о неотступной опасности, и его окатила свежая волна страха. Хотя страх сам по себе штука полезная, если не отшибает мозги. Рудда Тридуба говорил как-то об этом, хотя и давно. Если вдуматься, то он не вредит. Или вредит наименьшим образом. Иногда это единственное, на что остается уповать.

А потому Зобатый глубоко вдохнул и попробовал вернуть ощущение молодости, когда суставы еще не донимали, а море было по колено, высмотрел подходящую расщелину в старых камнях и полез в нее. Когда-то в древности здесь, наверно, было овеянное магией святилище, и незваный гость сейчас совершал немыслимое святотатство. Но если кто-то из былых богов и обиделся, то не подал виду – разве что траурно вздохнул ветер, только и всего. Магии нынче сильно не хватает, как и святости. Уж такие времена.

Свет сместился на Героев – рыжеватые выщербины в камне, пятна мха, вокруг – заматерелые кусты ежевики, крапива и бурьян. Одному истукану недоставало верхней половины, пара других за века обрушились под собственным весом, образовав бреши, подобные щербатым зубам в оскале черепа.

Приглядевшись, Зобатый насчитал восьмерых людей, тесно сидящих вокруг костра: латаные-перелатаные плащи, рванина, а то и просто накинутые одеяла. Изменчивый свет трепетал на худых лицах – впалые щеки, шрамы, щетина и бороды. Тусклые отблески поигрывали на щитах и клинках. Много оружия. Народ по большей части молодой, хотя не особо отличается от отряда Зобатого. Нет, не особо. Мелькнула даже мысль, не Ютлан ли сидит вон там, лицо повернуто в профиль? Теплое чувство шевельнулось внутри, с губ почти сорвалось приветствие.

Ох, да ведь Ютлан уж двенадцать лет как в могиле, Зобатый лично говорил над ним прощальные слова. Наверно, на свете есть лишь определенное количество лиц, ни больше ни меньше. А если доживешь до зрелого возраста, начинаешь запускать их перед собой по новому кругу.

Зобатый поднял руки, показывая открытые ладони и изо всех сил стараясь, чтобы они не дрожали, подал голос:

– Славного вечера!

Люди обернулись, дернулись к оружию. Один схватился за лук – у Зобатого внутри оборвалось, – но натянуть тетиву не успел: сидевший рядом воин – дюжий, пожилой – рывком пригнул его руку.

– Ну-ка постой, Красная Ворона, – сказал он, поведя окладистой седой бородой.

На коленях у воина посверкивал вынутый из ножен меч. Зобатый выдавил что-то похожее на улыбку: он узнал его. Расклад уже не такой беспросветный.

Звали этого человека Черствым. Был он из числа названных, и из числа знакомых. Помнится, когда-то они даже рубились в нескольких боях по одну сторону, а в каких-то других, кажется, по разные. Выглядел воин солидно: закаленный боями и жизнью, рассудительный – не из тех, что сначала сечет голову, а потом начинает ее о чем-то спрашивать, а последнее нынче все больше входит в обыкновение. И в отряде он, судя по всему, старший: ишь как этот вот, Красная Ворона, насупился, но уступил, отложил-таки лук, что само по себе очень хорошо. Не хватало еще отдать из-за него концы. Говоря без ложной скромности, такие вещи Зобатый применительно к себе ценил вдвойне. К тому же до рассвета еще добрых несколько часов, а вокруг слишком много заостренной стали.

– Мертвые! – воскликнул Черствый.

Внешним спокойствием он не уступал Героям, хотя рассудком был не в пример проворнее.

– Разрази меня гром, если это не Кернден Зобатый пожаловал к нам под покровом ночи. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаешься.

Зобатый, ладони все так же на весу, сделал несколько плавных шагов вперед, стараясь держаться как можно непринужденней под гвоздящими взглядами враждебных глаз.

– А ты, я вижу, поседел, Зобатый.

– Как и ты, Черствый.

– Н-да. Война, сам знаешь, – старый воин похлопал себя по животу. – Видишь вот, нервы совсем поизносились.

– Честно признаться, и у меня тоже.

– Кому ж быть солдатом?

– Нелегкое это дело. Да еще говорят, старый конь новых барьеров не берет.

– А я нынче скакать и не пыжусь, – заметил на это Черствый. – Ты, я слышал, сражаешься со своей дюжиной на стороне Черного Доу?

– Сражаться пытаюсь как можно меньше, а насчет стороны ты прав. Кормит меня Доу.

– Кормежку я люблю. Меня нынче кормит как раз Союз.

Черствый с задумчивым видом поворошил костер веткой. Его молодцы заерзали: кто облизывал губы, кто пальцами щекотал оружие; остро поблескивали глаза в свете костра. Совсем как зрители поединка: примеряются к начальным ходам, прикидывают, кто победит.

– Похоже, это разводит нас по разные стороны, – продолжал Черствый.

– И мы позволим таким мелочам испортить нашу учтивую беседу? – поднял бровь Зобатый.

Красная Ворона, как будто само слово «учтивый» сочтя за дерзость, снова вскипел:

– Да прибить это сучьё!

Черствый неспешно к нему повернулся и со сдержанной усмешкой сказал:

– Если случится невозможное и мне понадобится твое участие, я скажу, что надо делать. А пока закрой рот и уймись, придурок. Такие опытные люди, как Кернден Зобатый, не забредают сюда за здорово живешь, под руку таким, как ты.

Он снова обратился к Зобатому:

– Так зачем ты пришел, да еще сам по себе, один? Надоело прислуживать этому мерзавцу Черному Доу, решил примкнуть к Ищейке?

– Да не сказать чтобы. Драться за Союз мне не очень-то нравится, при всем уважении к тем, кто это делает. У всех свои резоны.