Весь следующий день я, выклянчив бумагу и карандаш у миловидной медсестры Верочки, писал свой меморандум. Верочке я сказал, что приема посетителей сегодня не будет, не до них. Писалось хорошо, написал я много. Потом проверил, еще раз все перечеркал, все разложил по блокам. Ну, пора и запоминать, пора делать пакеты.

– Верочка! Подойди ко мне, красавица!

Девчонка подбежала, хлопая распахнутыми любопытными глазищами.

– Присядь, Верочка, я у тебя что-то спросить хотел. Да-а, а какие у тебя глаза красивые!

– Да что вы, товарищ лейтенант, говорите такое… – притворно засмущалась первая красавица полка. – Я стесняюсь.

Стесняешься ты, ага! А как… ну, ладно, не будем сплетничать. В глаза-то тебе я успел заглянуть.

– Так что вам нужно, товарищ лейтенант? – Верочка нагнулась надо мной, чтобы поправить подушку, и заодно мазанула меня по щеке полной грудью.

– Что мне нужно, что мне нужно… сама знаешь, что мне нужно. – Я со зверской рожей, долженствующей отразить охватившую меня африканскую страсть, крепенько так, со вкусом, ущипнул Верочку за тугую попку.

– Ай! – во весь голос гаркнула полковая дива. – Виктор! Ты что?!

– Я, Верочка, наверное, в тебя влюбился, – грустным голосом поведал я. – Аппетита у меня нет и стул жидкий.

Тут от дверей прокуренным тенором заржал товарищ военврач.

– Так, Туровцев! А не пора ли тебя на бром переводить, а? А может – операцию? Тебе в паху ничего не мешает?

– Никак нет, товарищ военврач второго ранга, не мешает! Наоборот – без этого самого я и летать не могу, в полете это самое самолет стабилизирует! – заорал я, прикрывая это самое подушкой.

Через секунду мы ржали уже все.

– Военфельдшер! Иди отсюда, Вера, иди! И больше без моего разрешения к Туровцеву одной не заходить. Только со шприцем, понятно? По крайней мере обороняться сможешь…

– Да… – пропищала красная от смеха и смущения Верочка и выскочила из палаты.

– Выписывать тебя пора, Туровцев. Вон БАО[4] полосу трамбует – туда и пошлю. Такая работа как раз для тебя. Застоялись, жеребцы.

А Верочка послушалась врача буквально. Вечером она пришла в палату со шприцем. А ушла без него… утром.

Всю ночь я ее экзаменовал по усвоению заложенного в ее красивую головку информационного пакета: «Истребительное обеспечение бомбоштурмового удара по наземным целям противника в условиях противодействия ЗА и ИА[5]».

Экзамен Верочка сдала на «отлично»…

День четвертый. В санчасти лежать больше не было никаких сил. Утром после завтрака я побрел к присмотренному мной бугорку примерно в километре от санчасти. Погода была свежая, ощутимо тянуло ноябрьским холодком, но солнышко еще грело. Я сел на валяющуюся на бугорке покрышку и стал расслабленно смотреть на аэродромную суету. Как я любил вот так, погожим осенним деньком, с прохладным, белесым небом, но теплыми лучами солнца, поваляться у костра на охоте. Да еще с сигаретой, с глоточком коньячка… Эх-х! Мечты, мечты, где ваша сладость?

Курить явно не хотелось, а вот коньячка я бы выпил. Угощался один раз тут, доктор, кстати, и плеснул. Дивный армянский коньяк, советский, выдержанный! В моем времени от него остались только ностальгические воспоминания.

Взревев моторами, на взлет пошла чья-то пара. Далеко, не видно… Да, вот так и крутятся ребята весь день. А я прохлаждаюсь… А еще совсем недавно – подъем в четыре, теперь уж, наверное, около пяти – день-то сократился, первый завтрак. Какао, булочка, масло. Еще не проснувшиеся толком ребята, брызнув в лицо ледяной воды, прихлебывают горячий напиток и смотрят на небо – как там погода, звезды видать? Бриться утром нельзя – плохая примета. Брились мы только вечером. Рядом уже стоит наш рыдван, который по ошибке, наверное, тут называют гордым именем «автобус».

Загрузились, поехали на стоянку. Приняли у техников самолеты. Обошли их, покачали элероны, рули, попинали по скатам шасси. Некоторые, повернувшись спиной, брызнули на дутик[6]. Это тоже примета, даже, можно сказать, обряд. К удаче… Отливают же у нас космонавты на колесо автобуса перед стартом. Гагарин ввел – и прижилось. Иногда следует команда: «Запуск!» Тогда ревут моторы, летчики и техники внимательно прислушиваются к их работе, не сбоит ли мотор? Как клапана? Как выхлоп? Иногда еще одна команда: «Огонь!» В темном небе сверкают короткие трассы. Оружие проверено, стрелять можно только при работающем двигателе – нужен синхронизатор…

«Заглушить моторы!» Эскадрилья к вылету готова. А тут уж мчится, прыгая по аэродрому лучами фар, машина – везут второй завтрак. Да, а что вы хотите? Летчиков кормят очень хорошо, недавно даже шашлык был. Высшая, пятая норма питания… У нас и у подводников. Без этого не выдержать перегрузки, падает острота зрения. Белый хлеб, какао, шоколад. Куры жареные… Но за эту пятую норму нас и бросают в самый огонь. Надо отрабатывать то, что нам дал наш народ – отличное питание, хорошие деньги, добротную красивую форму, наше оружие – истребители. Наши люди дали нам все это, отрывая от себя, от своих детей. На, Виктор Туровцев, ешь от пуза, носи, пользуйся, только защити нас от воющего сиреной «Ю-87», несущего бомбу, несущего смерть…

Раздается звонок телефонного аппарата – это комэска вызывают в штаб на постановку задачи. Нам можно пока покурить, расслабиться. Маленьким огнем горит крохотный костерок. Еще полностью темно, только-только начинается рассвет. Скоро вернется комэск и будет ставить задачу нам… Скоро начнется боевая работа – четыре, пять вылетов в день. Бывает и больше, но редко. После пятого вылета самому из кабины трудно выбраться, ноги и руки дрожат, не держат. Уматываешься за вылет страшно… Особенно если пришлось покрутиться в бою… Техники помогают покинуть кабину, вынимают из нее под руки…

И опять же – сели, надо вновь подготовить машину к вылету – заправить бензин, масло, если нужно, проверить давление в баллонах со сжатым воздухом, перезарядить оружие, да и просто до блеска протереть фонарь, забрызганный каплями сочащегося из уплотнителей в коке винта масла. А на это на все требуется время.

Потом – обед. Тоже на стоянке, у самолетов. Обед хороший, плотный. Но некоторые летчики есть его не могут… Нервы, страшное напряжение… Только пить хочется – разряженный воздух на высоте сушит носоглотку, постоянно хочется облизать губы, глотнуть воды. Арбуза тоже хорошо бы, кажется, еще осталось немножко от подарка колхозников. Сладкая, сочная мякоть арбуза, как сахаром обсыпанная малюсенькими пузырьками… Здорово! Вспомнил, как учил ребят, а многие арбуза-то в своей молодой, короткой еще жизни и не видели, разбивать арбуз ударом кулака или ребром ладони. Смеху было! Но особо много арбуза тоже нельзя. Как и кваса, например, черного хлеба. Да и всего, что в кишечнике может вызвать, извините за физиологические подробности, брожение газов. Почему? Да потому что кабины-то у нас негерметичные. Поднимись тысяч на шесть – так эти газы тебе кишки и разорвут, напрочь. Вот так-то.

Сейчас и те, кто пообедал, и те, кто обед проигнорировал, думают только об одном – скорее бы ужин. И не потому, что проголодались. Все очень просто – ужин означает, что ты выжил сегодня. Уже темнеет, боевых вылетов не будет, а ты – ЖИВ! Сейчас плотно закусишь, выпьешь свои сто грамм и, если получится, посидишь на воздухе с девушками из столовки, радистками из штаба, а может быть – о, чудо! – будут танцы под разбитый, хрипящий патефон с тупой иголкой…

Я встал, меня трясло… Скорее, скорее в бой! Но я и сам понимал, что сейчас я в воздух подняться не могу. Заложен нос, болит горло. Я не смогу взлететь, набрать высоту… Гайморовы полости не позволят… Черт! Как не вовремя! Еще эти… из 52-й эскадры, эксперты чертовы! Интересно, «Фокке-Вульф-190» уже появился на фронте? Машина мощная, шесть огневых точек – четыре пушки и два пулемета, как вспоминали наши летчики, стреляет – ни носа, ни кабины не видно – сплошной клубок огня, трасса идет – огненный столб, метр в диаметре! Но тяжелый, атаковать предпочитает в пикировании, стрельнул – и драпать. Если завяжется бой на виражах, на втором точно, а то и на первом вираже «як» сядет ему на хвост. И уже никакое бронирование «фоке» не поможет…