Весть эта дошла до Жуковых, когда они все вместе проводили лето в своей усадьбе под Пензой. Взвился отец от ярости, налилась сизой кровью его бычья шея.
– До государыни ведь слух дойдет! Опозорил, подлец! Убью Лешку как собаку! – топал воевода ногами.
Но несчастья лишь начались. Вскоре пришло послание от беглого каптенармуса:
«Милостивые родители Матвей Захарович и Аграфена Ивановна! Пишет вам сынок ваш Алексей и во первых строках желает благополучного здоровья. Божьим изволением, полюбился я с дочерью поручика Полтева Варварой, венчан по закону Православной нашей церковью. А приданого по записи мне обещано шесть тысяч рублев, но пока я их не получал. Жительство же нынче имею в их собственном доме в приходе церкви Филиппа апостола, что за Арбатскими воротами. Многократ просил я ваших милостей отпустить мне что-нибудь вещественного. Окромя же вашего родительского благословения, ничего не имел. Нынче, попущением Создателя, прозябаю во всяческом мизере. Жалованье из полка не идет, кредиторы рыщут, погубить желают мое честное имя. Отпишите, ваша милость, чтоб из полка мне отставку сделали. И еще Богом Святым молю: пошлите нам, батюшка Матвей Захарович, денежное воспоможение, а я буду молиться за ваше родительское здравие… Кланяется вам низко супруга наша законная Варвара».
Метался по дому воевода, грозил кулаком, обещал шкуру спустить с сыночка, а потом решил:
– Едем в Москву, буду пса поганого сам казнить!
Два дня собирались, а на третий – новая напасть, похуже прежних. Прибыла комиссия, снаряженная самой Елизаветой. Доняли ее жалобы на воеводу – лихоимца и притеснителя.
Пришлось воеводе отложить воспитание сына на некоторое время. Отправилась Аграфена Ивановна в Москву с двумя детьми, но без мужа.
Пришла беда – отворяй ворота
Едва вошла воеводша в московский дом, как лишилась чувств. Комнаты ужаснули ее голыми стенами. Многое из дорогой мебели и добра вытащил сыночек.
Послала воеводша в дом Полтевых капитана с полицейской командой, да ничего не обнаружили из похищенного. Видать, Лешка успел все спустить.
Из Пензы пришла дурная весть: комиссия составила для государыни доклад, весьма неблагоприятный для воеводы. Быть ему под судом, а ныне пребывает под домашним арестом.
Не знала Аграфена Ивановна, куда метаться: и к мужу ехать надо, утешить его, разделить печаль, а может, удастся кому взятку сунуть, и дом в Москве надзору требует. Лешка, того гляди, все остальное вытащит.
Но эта печаль была не в печаль, коли ведала бы воеводша, какая черная беда уже нависла над ее домом.
Родственнички
Как снег на голову пожаловал однажды вечером сынок беглый. Упал он пред матерью на колени, просил вначале прощения, а потом и денег. Материнское сердце жалостливое – получил он и то и другое.
На другой день спозаранку вновь пришел на родной порог – привел молодую жену. Была она тощей, со злыми желтыми глазами и слюнявыми губами. Не показалась она Аграфене Ивановне, но виду не подала, решила терпеть ее. Пригласила жить под свою кровлю.
К вечеру молодые переехали.
Зашла и теща – Настасья Полтева, дородная бабища с бородавкой на щеке, из которой торчал пук рыжих волос.
Она с жадным вниманием оглядывала обстановку, завистливо охала:
– Богачество какое замечательное, посылает же Господь людям!
За ужином много пила и ела. Позже буфетчик Василий недосчитался серебряного прибора. Воеводше стало обидно, но она продолжала терпеть. Лешка обещал остепениться, Варвара – родить Аграфене Ивановне внуков.
В баньке, на полке́…
Так прошло некоторое время. Вставали молодые поздно – в отличие от воеводши, которая спозаранку хлопотала по хозяйству. Потом всей семьей пили в саду под яблоней чай с калачами и медом. До обеда ходили по лавкам, покупали материи, ленты, кружева или просто глазели.
После обильного обеда все ложились часа на два спать.
Перед ужином Надюша читала вслух из книг. Особенно нравились стихи Василия Тредиаковского и Михайлы Ломоносова – про любовь.
Все шло мирно до той поры, покуда Варвара не подловила своего мужа в баньке с дворовой девкой Авдотьей Ионовой, где они бесстыдно предавались амурным утехам.
Варвара от огорчения чувств упала в обморок, а мать устроила Лешке головомойку. Тот огрызался и куда-то исчез. Явился через два дня раздетый-разутый, с фингалом под глазом. Когда мать стала ему выговаривать, отпрыск гордо вскинул голову:
– Ах, маменька, вы изволите меня бесчестить! Я этого терпеть не желаю. Если не дадите мне десять рублев, которые есть мой долг чести, я кое-что сообщу о вас папаше. Ему будет очинно интересно узнать, в какой позитуре я застал в прошлом годе вас с кучером Антипой…
– Чего, идол, несешь? Хоть бы Надюшку постеснялся! Ограбил, непутевый, родительский дом, а теперь изгаляешься… Пошел вон! Эй, люди, гоните прочь этого ирода! Чтоб ноги его тут не было.
Слова говорила гневные, а материнское сердце было полно нежности к непутевому отпрыску.
Прибежали дворовые, подхватили Лешку под локти. Тот не сопротивлялся. Лишь зыркнул на мать дурным глазом и криво ухмыльнулся:
– Напрасно, маманя, вы так! Право, пожалеете…
У ворот столкнулся с Авдотьей. Успел шепнуть:
– Убеги завтра вечером, как мать уснет. На углу в коляске буду ждать.
Авдотья лишь жарко пожала его потную ладонь – знак согласия. За Лешкой – прикажи он – хоть головой в прорубь!
Заговорщики
На другой день, когда желтоватые огоньки в окнах на Большой Никитской стали совсем редкими, Авдотья выскользнула на улицу. Взметая пыль босыми пятками, добежала до угла. Там – коляска. Вспрыгнула – присосалась к Лешкиным губам, не оторвать.
Ехали не более полверсты, вылезли возле Боровицких ворот Кремля. Рощица тут молодая, да густая, непролазная. Мяли пахучую траву, заходились в страстной истоме. Потом Лешка, глядя в звездное небо, приказал:
– Поклянись, что никому не скажешь!
– Клянусь.
– И будешь делать, что скажу?
– Клянусь Пресвятой Богородицей!
Лешка наклонился к ней:
– Тогда слушай…
Авдотья слушала-слушала, но вдруг заупрямилась:
– Нет, боярин, такое не по мне… Да и грех велик!
– Грех, говоришь? – зло ощерился Лешка. – А любиться – не грешно? Грешно, зато сладко. Так и тут будет. Справим дело – озолочу! – И нежно обнял за талию. – И любить буду. Всегда!
Авдотья вздохнула:
– Рази так, то я согласная. А вы, Лексей Матвеич, не обманите…
К злодейскому преступлению они сделали первый шаг.
На следующий день вновь тайно встретились. Больше говорила сметливая Авдотья, Лешка с восхищением уронил:
– Теща моя Настасья умна, а ты еще головастей! Тебе только генерал-прокурором Сената быть. Толковые советы подаешь!
– Мне Сенат без надобности! Лишь вы меня не бросайте.
– Не брошу! Теперь будем действовать.
Роковой день
В подготовке задуманного прошло несколько дней. Эта подготовка сводилась в основном к вовлечению в заговор людей – чаще всего вовсе для дела не нужных.
И вот пришел роковой день – 9 сентября.
В доме Полтевых все крепко поужинали, выпили водки, закурили. Теща в какой раз за вечер надоедливо бубнила Лешке в ухо:
– Что возьмешь – сохраняй, не раскидывай людишкам. Только самую малость.
– Малость! – тянул сомневающийся Лешка. – Тогда донесут на меня.
– Не бойся, не донесут! Они будут с тобой кровью повязаны.
– Оно, конечно, так! Тысяч сорок должны взять – не иначе! Да в скрыне этой, с капиталом, еще ларец лежит – мать для верности его туда запирает. В ларце – камни самоцветные.
– Старухе они на кой ляд? А вы с Варварой – люди молодые. А отца твоего коли осудят, все равно в казну отпишут.
– Эх, заживем! А матери за упокой я богатую службу закажу, похороны тоже пышные: и грех замолю, и чтобы чего не подумали. Пора отправляться! Мишка Григорьев, ты где? Закладывай…
