Очнулся он у себя на Козихе. Страшно болела голова, и стыдно было встречаться глазами с прислугой. Впрочем, испив огуречного рассола, ближе к обеду он пришел в себя и приласкал горничную Феню.

Та начала плакать.

Барин рассердился и выгнал ее из покоев. Но скоро отошел сердцем, опять позвал горничную и подарил ей пять рублей.

– Прекрасная, однако, жизнь! – сказал самому себе фон Зон. – Особенно когда деньжата есть.

Через неделю он вернулся в Петербург. Жене объявил:

– Следует сдать внаем этот дом и перебраться в Москву. Там жизнь и дешевле, и веселей. Да и дочерей скорее пристроим за хороших женихов.

Жена не возражала.

– Как раз к Рождеству и переедем! – заключил разговор фон Зон. – А пока следует нанять управляющего, пусть срочно займется ремонтом усадьбы в Козихинском переулке.

Стали готовиться к отъезду.

Красивая жизнь продолжалась.

Жизнь отставного надворного советника стала сплошным праздником. Не жалея ни денег, ни здоровья, он закатывал кутежи в ресторанах, поил друзей и незнакомых.

– Какой ты прекрасный человек, фон Зон! – говорили приятели. – Богатство тебя нисколько не испортило.

– И не испортит! – куражно соглашался тот. – Эй, человек, еще шампанского! Полдюжины, меньше не приемлем!

Седьмого ноября 1869 года фон Зон нанял извозчика и направился в Благородное собрание. Недолго покутив там с друзьями, он в восьмом часу вечера решил навестить заболевшего сослуживца по Департаменту законов.

При выходе из собрания фон Зон едва не столкнулся с юным существом провинциального вида.

– Пардон, мадам! – Он галантно приподнял шляпу. – Простите мою неловкость.

Барышня смущенно улыбнулась.

Фон Зон после шампанского всегда становился с прекрасным полом особенно храбрым. Со всем жаром сердца он предложил:

– Если позволите, я с превеликим удовольствием отвезу вас куда прикажете. Мой экипаж в вашем распоряжении.

Девица еще раз улыбнулась, на этот раз менее робко. Ее темные глаза заискивающе смотрели на фон Зона. Она проговорила:

– Если вы хочете, отвезите меня в «Эльдорадо». Там меня братец дожидаются.

– С превеликим удовольствием!

Извозчик хрипло гикнул:

– Э-эй, шалая, пошла! Ух, я тебя! По-осторонись!

По дороге фон Зон гладил руку, а затем целовал шейку новой знакомой и вообще проявлял все более возраставшую смелость. Та хихикала и слабо сопротивлялась.

Когда извозчик остановился возле «Эльдорадо», фон Зон пребывал уже во вполне раскаленном состоянии.

– Поехали со мной в номера, – сделал предложение совсем осмелевший ухажер. – Я тебе десять, нет, двадцать рублей подарю. – Потряс пухлым бумажником. – Я тебя люблю!

Девица согласно пожала ему руку и быстро произнесла:

– Я не такая, как вы думаете. Но вы мне, дяденька, очень нравитесь. Ждите, я сичас к вам вернусь!

Оставшийся в экипаже фон Зон нетерпеливо стучал перчатками по колену и соображал, в какие номера лучше отправиться. Скоро вернулась юная очаровательница и шепнула:

– Меня братец не пускает с незнакомым человеком. Вы познакомьтесь с ним, он добрый, глядишь, и отпустит!

Фон Зон был в нерешительности. Знакомство с «братцем» не входило в его планы. Но девушка дернула его за рукав пальто и требовательно сказала:

– Ну что же вы, дяденька?

Он отпустил извозчика и прошел в широкие дубовые двери ресторана. Здесь собиралась разношерстная публика. Вопреки полицейскому запрету, в кабинетах шла азартная игра. Воздух был прокурен. Зал набит битком.

Швейцар принял дорогое английское пальто гостя. Услужливый метрдотель подвел его к столику, где можно было сесть двоим.

– Тебя как зовут? – обратился фон Зон к спутнице.

– Еленой Дмитриевой кличут.

– Стало быть, Алена. Красивое имя! А меня зови Николаем Христиановичем. Будем теперь дружить. Ты не пожалеешь, Алена!

Вскоре к их столику подошел молодой человек в тужурке, которые обычно надевали рабочие по праздничным дням.

– Это мой братец, – кивнула на него Алена. – А это Николай Христианович.

Невысокий, тщедушный человек с приподнятым правым плечом протянул влажную ладонь, представился:

– Максим Иванов!

– Ради приятного знакомства следует выпить! – предложил фон Зон.

Мужчины выпили водки, а девица шартрезу. Старавшийся казаться развязным, Максим с налетом важности произнес:

– Вижу, что вы человек благородный. Однако моя сестрица по своей юной неопытности имеет к вам сильные чувства. А ей, между прочим, негоже находиться в таком месте, как «Эльдорадо».

– Я готов пригласить…

– Извиняйте, но это нетактично. Мы приглашаем вас к себе. – Как и Алена, молодой человек говорил с провинциальным произношением.

– Весьма рад! Официант, получи, – и фон Зон швырнул, не считая, деньги, – и вызови какой-нибудь экипаж. Мы едем, так сказать, знакомиться.

Все двинулись к выходу. Фон Зон ступал весьма нетвердо: нынче было выпито с излишком.

Опустившись на сиденье экипажа, фон Зон тут же крепко уснул. Пробудился он, лишь когда его спускали по небольшой, но крутой лестнице какого-то дома.

Его провели в довольно просторную комнату, уставленную мебелью в пыльных чехлах, фикусами и геранью. В углу, возле обшарпанного пианино, стояла толстая пальма в кадке. Окна были плотно зашторены цветастыми занавесками. В комнате было несколько девиц и юношей. Все с интересом разглядывали гостя – слишком не вязался его аристократический вид с убогой обстановкой.

Гостя усадили за стол. Его тут же окружили девицы. Одна гладила ему щеку, другая поцеловала в макушку, третья подливала вина.

Но фон Зон вдруг проявил потрясающее постоянство. Он обвел взором помещение и твердо сказал:

– Кыш, гетеры! Я люблю лишь Алену. Где она?

– Братец не может доверить вам ее невинность.

– Что такое? Где Максим?

Явился Максим, прогнал девиц, сел рядом с гостем и строго сказал:

– Моя сестра Елена – девственница. Но если вы готовы возместить нравственный ущерб… совсем задаром… пятьдесят рублей.

– Готов!

– Вы у нее первый. Поздравляю! Давайте отметим событие. – И Максим протянул ему металлическую рюмку с вином.

Фон Зон едва пригубил напиток, как с отвращением поставил рюмку на стол:

– Что здесь за дрянь? Вы, любезный, желаете меня отравить? Да за такие проделки – Сибирь… Я ухожу от вас. Вы – обманщик.

Фон Зон едва приподнялся из-за стола, но его облепили девицы, стали щекотать, дергать, тормошить.

Но он вырвался из их объятий, нашел в передней пальто и, не поддаваясь на уговоры Максима, вышел из дома. Кругом царил ночной мрак. Извозчика нигде не было видно. Фон Зон пригляделся к табличке одного из домов, разобрал, чиркнув спичкой: «Спасский пер., Адмиралтейской части».

– Эк меня занесло! – проговорил он вслух и направился в сторону набережной Фонтанки, вышел на Сенную площадь.

Вдруг его осенила мысль: «На месте ли портмоне?» Он стал шарить по карманам – портмоне нигде не было. «Вот жулье! У меня там тысячи полторы, не меньше! Следует вернуться? Нет, лучше поеду домой. Вон, кстати, извозчик!»

Фон Зон не успел окликнуть его, как на площадь выскочил человек, в котором он тотчас узнал Максима Иванова, замахавшего руками:

– Николай Христианович, вы забыли портмоне! Алена хочет вам вернуть его лично. Вы ушли, а она все время плачет… Вернемся лишь на минутку, а потом проводим вас.

Фон Зону стало стыдно за свои плохие мысли об этих людях. Он с чувством пожал Максиму руку и сказал:

– Согласен! Пошли к Алене.

Когда они подходили к дому, им навстречу поспешил молодой человек, с которым фон Зон познакомился в доме Максима и который запомнился ему своим спокойным приятным лицом. Александр Иванов, как он представился, взволнованно произнес:

– Николай Христианович, вот ваше портмоне… Уходите, уже поздний час.