Пользуясь поднятым шумом, разведчики ссыпались в траншею и, пробежав с десяток шагов, за спинами увлеченных стрельбой немцев, свернули в ближайший ход сообщения. Здесь замерли, сбившись плотной кучкой, ощетинившись автоматными стволами, напоминая настороженного ежа. Еще не свернувшегося клубочком, но уже сжавшегося, готового атаковать или убегать. Как раз вовремя… У пулеметчика Ганса закончилась лента, и траншею накрыла вязкая тишина. А еще мгновение спустя, разбрызгивая искры, рассерженно зашипел, взмывая в небо, светящийся сгусток. Одновременно из приоткрытой двери блиндажа вырвался луч фонарика, к счастью, шарящий по противоположной от группы стенке траншеи.

— Schießen zu aufheben! — заорал кто-то нервно. — Daß darbot sich?[2]

— Schuldiger, Herr Hauptmann! Zeigte sich![3]

— Donnerwetter! Verfluchter Hund… — все еще раздраженным тоном, но уже гораздо тише проворчал разбуженный стрельбой офицер. — Dummkopf!..[4]

Гауптман потоптался еще немного на пороге, а потом шагнул обратно и плотно закрыл за собой дверь блиндажа.

Корнеев тут же ринулся в ту сторону, давая знак остальным следовать за ним.

Стараясь производить как можно меньше шума, группа гуськом пробежала мимо офицерского блиндажа и свернула в крытый ход сообщения, ведущий во вторую линию окопов. А еще минуту спустя «призраки», подсадив девушек, выметнулись из дальней траншеи, подходившей почти впритык к опушке и, пригибаясь к земле, бросились под защиту леса.

Успели! Ракета взмыла в тот миг, когда Малышев уже привычно придерживал руками слишком раскачавшиеся ветки.

Присели, переводя дыхание. Самое трудное и опасное осталось позади, но расслабляться было рано. Чужой, неисследованный лес мог прятать врагов не хуже, чем разведчиков. А единственной защитой для группы была непроглядная темень, которая в любой миг могла предать, осветившись вспыхнувшей спичкой или сполохом карманного фонаря. Еще хуже — неожиданным снопом света от вспыхнувших фар, укрытого ветками или маскировочной сетью автомобиля.

Опасно. Но и рассиживаться некогда, — летом светает быстро. Корнеев поманил к себе старшину Телегина. И условленными знаками приказал продвинуться вперед на пятьдесят шагов. Кузьмич кивнул и бесшумно исчез во тьме.

«Вот из кого надо было формировать группу, — запоздало подумал Николай. — Хотя, если вдуматься, умение двигаться бесшумно еще не делает из охотника настоящего разведчика-диверсанта. Зато уж если совпадает с остальными навыками…»

Корнеев ткнул пальцем в Гусева и указал направление, в котором выдвинулся старшина. Через пять секунд следом за ними пошел Пивоваренко. От десантника шуму было больше, чем от первых двоих, но лес по-прежнему молчал. Зато, когда пришла очередь выдвигаться саперам, у Николая даже сердце екнуло. Вот где сказалось отсутствие хоть какого-то мало-мальски приличного времени, необходимого для подготовки. Ползали оба капитана отменно, а вот ходить по ночному лесу не умели совершенно. Удирающее от опасности стадо диких кабанов подняло бы меньше треску и шороху. Но и им Корнеев еще смог бы скрепя сердце поставить зачет. Особенно на фоне подарка от полковника Стеклова. Военврач Хохлов — вот кто был настоящим слепцом и неумехой. Этот, наверно, умудрился бы наделать шума и на что-нибудь наткнуться, переходя улицу на зеленый свет.

К счастью, противника поблизости все же не оказалось, и Корнеев поспешил переместить вперед одним броском всю группу. При этом с некоторым удивлением отметил, что в движениях младшего сержанта Гордеевой нет той заполошной суетливости, присущей многим остальным. Девушка передвигалась уверенной поступью бывалого лесника. Но в целом общая, неутешительная картина от этого не менялась. Уповать на везение и ротозейство врага и в дальнейшем не стоило. К сожалению, у этого фактора, столь желаемого, особенно на войне, постоянства и надежности не больше, чем у неразорвавшихся после выстрела артиллерийских боеприпасов.

Николай быстро все взвесил и подозвал к себе Гусева, Малышева, старшину и Степаныча.

— Кузьмич, ты пойдешь впереди группы. Останавливайся примерно через каждые пятьдесят шагов у хорошего укрытия. Жди Степаныча и только после этого двигайся дальше. Если ничего не случится — привал через полкилометра. Там затаись и жди всю группу. Андрей, ты прикрываешь нас слева. Ты, Иван, — справа. Думаю, двадцати, максимум — тридцати шагов хватит. Я сопровождаю основную группу. Сигнал тревоги — крик филина. Отбой тревоги — двойной крик. Тройной крик — «все ко мне»! Движемся максимально быстро. До рассвета необходимо уйти от передовой не меньше чем на три-четыре километра. Задача ясна?.. Выполнять.

«Вот уж никогда не думал, что безалаберность противника будет меня настораживать больше, чем усиленная бдительность… — думал майор, поднимая разведчиков. — Вот запутал мозги полковник, краев не найдешь…»

— Держитесь свободнее, товарищи, не напрягайтесь. Лишний шум производит как раз тот, кто пытается не шуметь и слишком суетится. Ничего, скоро посветлеет и сразу станет легче. А через день-два так ходить наловчитесь, что вас даже заяц не услышит, пока вы ему уши не оттопчете. Двигайтесь парами и поддерживайте друг друга. А если уж упадете, то ни в коем случае не пытайтесь сразу вскочить на ноги. Не торопитесь, полежите пару секунд… Восстановите дыхание, осмотритесь. Вас прикрывают с трех сторон опытные разведчики. В случае непосредственной опасности успеют предупредить… Как кричит филин, все запомнили? Повторяю: услышите птицу — замрите, пока она не подаст голос еще дважды кряду. Если кому-то покажется, что он потерялся или отстал от группы — не волнуйтесь и не шумите, я лично замыкаю движение, подберу всех… И еще — пока не привыкнете, советую свободную руку держать полусогнутой, на уровне лица. Поможет сберечь глаза от веток и сучков. Ну все, вперед.

Произнесенный добродушным, дружеским тоном совет помог. Почувствовав себя увереннее, бойцы успокоились и стали передвигаться гораздо тише. Даже Хохлов перестал сопеть и топать. Они понемногу приноравливались к лесу, а он переставал воспринимать людей как неуклюжих чужаков.

И с каждым шагом группа «Призрак», уподобляясь своему позывному, все больше углублялась в сонно дремлющий тыл вражеских войск.

Следующие пятьсот метров преодолели довольно споро. Не бегом, но и не замирая при каждом шорохе. Лес по-прежнему молчал, — и у Корнеева опять возникло ощущение, что их ведут. Уж больно гладко все удавалось. Ну не бывает так. Немцы — фашисты, нелюди, сволочи, но воевать умеют. Иначе как бы им удалось пройти аж до Москвы?

— Слышь, командир, — приблизился к нему старшина. — Неладное что-то чудится вокруг. Такое впечатление, словно из чащи на просеку выскочил. Ночью всего подробно не разглядишь, но следов тут уж слишком много оставлено. Свежих. Не успевшие пожелтеть окурки, шуршащие обрывки газет, пахнущие едой консервные банки. Как рассветет, скажу точнее, хотя тогда ты уже и сам увидишь, а пока — думаю, что день-два тому назад в здешнем лесу немцев больше, чем грибов и ягод было. А сейчас — ни души. Хоть свищи… Странно это.

— Согласен, старшина. И мне на душе неспокойно. Посмотри-ка ты, Кузьмич, внимательнее, что вокруг нас деется. До километра — больше не отдаляйся. Только будь начеку. Чувствую: там, дальше, вот так, запросто, погулять леском не получится. И еще: пришли ко мне Малышева…

Старшина понимающе кивнул, поправил ремень автомата, поднял руку к голове и неслышно шагнул в ночь.

— Группа, привал, — приказал Корнеев. — Всем отдыхать… — и не удержался от вопроса: — Оля, ты где так лес чувствовать научилась? Или ты ночью, как днем, видишь?

Спрашивал майор вполне серьезно, без тени насмешки. Приходилось Корнееву слыхивать о людях, которые обладали таким редким свойством. Причем сами они не придавали этому никакого значения, считая, что они — как все. И потом, что тут странного? Если существует «куриная слепота», то почему не появиться какому-то «кошачьему глазу»? Пусть это улучшение зрения не настолько сильное, как, к примеру, у совы, но все-таки…