Но всего мне на надо было. Я нанес второй удар в грудь, еще, еще. Потом подумалось: только бы нож не застрял в грудине. И, только я это подумал, как лезвие и в самом деле крепко увязло в какой-то кости. Я дернул на себя, сильнее, еще сильнее — тщетно, нож не двигался. А женщина уже закатила глаза и стала оседать.

Теперь только бы никто не увидел…

Я поднял глаза — откуда-то вдруг появились люди. Много, много людей. Они все торопились, шли, стояли, сидели на скамейках, смотрели на меня, на истекавшую кровью женщину.

— Ах ты стерва, — сказал я ей, — это ты нарочно меня вынудила, чтоб я попался.

— Это он сделал, — вдруг произнес кто-то совершенно отчетливо.

Я рванулся, бросил нож, побежал, озираясь, по наводненным людьми и шумом улицам. Но казалось, что все на самом деле прекрасно знают: «это он сделал». И я сильнее перебирал ногами, но, чем больше прилагал усилий, тем вязче становился кисель вместо воздуха, тем труднее было передвигаться. Наконец, я едва ворочал ногами, но при этом стоял на одном месте. Захотелось крикнуть, чтобы… чтобы кто-нибудь пришел на помощь. Но — я это четко осознавал — никто не придет, все только будут рады избавиться от меня.

А асфальт превратился в совершеннейшую смолу, ноги увязли по самые колени. Воздух наполнился горячим, откуда-то налетели птицы, принялись сбрасывать перья. Скоро все, все вокруг переполнилось перьями, они лезли в глаза, забивались в ноздри, в рот…

Я отчаянно закричал, но, как и бывает в кошмарах, из груди выдавился лишь невнятный стон. Я заметался, пытаясь вырваться из душного плена…

Голова уткнулась в подушку, несколько перьев действительно забилось в нос.

Утро было совершенно обычным. Я словно бы сбросил с себя все, что случилось вчера, и оставил там, на берегу. Даже с любопытством прислушался к собственной совести. Она молчала. А настаивать я не собирался. На душе было уютно и спокойно. Что же, в конце концов, каждому свое: кому-то сегодня заниматься своими обыденными делами, а кому-то лежать на дне реки под листьями.

Но, вспомнив, про вчерашнее намерение фотографировать их, я по дороге домой зашел в фотомагазин. Ничего покупать не собирался, тем более, что в комнате лежала «мыльница», в которую требовалось только заправить пленку.

На витрине увидел красивую пузатую камеру с выпирающим объективом. «Цифровая фотокамера» — значилось на заоблачном для меня ценнике. Но аппарат имел настолько притягательный вид, что я поинтересовался:

— Цифровая — это как?

Продавец — по виду, ультрасовременный парень моих лет — посмотрел на меня то ли с жалостью, то ли как на неотесанную деревенщину, отчего моментально возбудил к себе приступ ненависти.

— Это значит можно сразу на компьютере смотреть фотографию.

— А что, пленка тогда сразу проявляется, что ли? — искренне удивился я.

— Тут нет пленки, это же — цифровая.

Должно быть, я выглядел совершеннейшим идиотом, потому этот хлыщ снизошел до объяснений:

— Да нет тут пленки. Данные пишутся сразу на матрицу, фото можно сразу видеть на вот этом дисплее, на экранчике. А потом перегнать в компьютер. Тут карточка на шестнадцать мегабайт.

Я уже понял: мне нужно именно это. Но цена…

Зато какие просторы открывались! Можно было не просто снимать и не рисковать потерянным кадром, не «палиться» с подозрительными пленками, а вместо этого сразу видеть готовый снимок, даже на бумаге печатать его не потребуется. Компьютера у меня, впрочем, пока не было. Как не было и денег и на аппарат.

И, как когда-то, шевельнулось знакомое, но уже почти позабытое чувство раздражения и безысходности: сколько ни бейся — а никогда не получишь этого. Зато кто-то может себе позволить снимать все, что угодно. Кто-то, но не я. И мне останется лишь созерцать это техническое великолепие через витринное стекло, как в музее.

Я хотел было попросить опробовать аппарат в работе, но от робости так и не решился. А продавец, вопреки моим ожиданиям, не предложил этого, хотя я намекнул на то, что могу купить, если понравится. Видимо, меня он держал за такого непробиваемого темного лоха, на котором премиальных за продажу не сделаешь.

Почти с отвращением я вспоминал свою «мыльницу» в коробке на шкафу. А когда-то одного того, что она способна «снимать сама», хватало для восхищения.

Впрочем, я поинтересовался насчет проявителя и закрепителя для пленок. Вопрос этот развеселил продавца, он посоветовал не тратить время впустую и отдать в Kodak по соседству. Ну как я мог объяснить причину своего желания проявлять и печатать самостоятельно?

Пробормотав что-то про настоящих фотографов, которые не доверяют никому свои фотографии (неубедительно, впрочем), я отошел от витрин. Перед глазами маячил новый объект, как когда-то компьютер, — цифровой фотоаппарат. Как много у него кнопок все-таки. И наверняка каждая за что-то отвечает, неспроста же их приделали. А самое главное — можно снимать и сразу же видеть то, что получилось. И забыть про пленки, бумагу, конспирацию… Мне это подходит на все сто. Но как же далека эта цель. Тем более, не обойтись без компьютера. А это — давняя и подавно недостижимая мечта. Сколько ни бейся — да не получить, не получить, не получить.

А в парке, как на зло, какой-то урод фотографировал свою девку. Та извивалась на фоне мертвых листьев и то со счастливой улыбкой пялилась в объектив, то томно засматривалась вдаль, будто мечтала о чем-то.

Я прошел совсем близко от них и уже отдалялся, когда услышал за спиной:

— Валер, давай еще, этот чмошник мне весь кадр испортил.

У меня внутри будто вулкан взорвался. Это она про меня, это я проститутке «кадр испортил»; она тут, видите ли, соблазняла, извивалась, строила из себя доморощенную модель, а я все испортил, тем, что просто прошел мимо, — испортил.

Желание немедленно развернуться, выхватить камеру из рук парня и размозжить ею тупую башку модельки было настолько сильным, что я даже сделал пол-оборота назад, но вовремя заметил, какая широкая спина у фотографа, и как мощно расправлены его плечи. У меня в этой схватке не было шансов.

Я медленно побрел вдоль скамеек. Ненависть крепла и прожигала грудь раскаленной обидой. Я чмошник только потому, что прошел мимо, просто прошел мимо. Я даже не попал в кадр и никого не задел. Но для нее я — чмошник, у которого нет цифровой камеры. Поэтому она никогда не позволит снимать себя на листьях.

— Дрянь.

Я развернулся и пошел назад.