«Как жаль, — подумал Митин, — никто не увидит и не поверит. Им будет спокойнее жить в своих уютных, доказанных теориях, чем пересматривать диссертации и разрушать свои карьеры. А ведь не докажешь, не докажешь…»

Но размышления прервал глухой рык из зарослей. Вслед за тем перед Митиным возник черный гниющий труп. Ученый вскрикнул от неожиданности и что есть сил побежал назад, но поскользнулся на сырой траве. Мертвец шатаясь начал неуверенное преследование, но точные выстрелы Клеща остановили его. Из простреленных глазниц хлынула густая масса. Митин едва увернулся от рухнувшего навзничь тела. Зомби еще только поднимался, а ученый уже был далеко.

— Они чуют нас, чуют…

— Или их тут целый лес, — заметил Клещ.

От такого предположения ученого пробрало дрожью до самых костей. В самом деле, что если и правда…

— Да откуда они взялись-то такие?!

— Главное, как их замочить, не понятно.

— В том-то и сила их, что нельзя замочить. Если только на куски разорвать.

— Гранат у меня нема.

Тем временем, мертвец почувствовал свежее мясо подстреленной плоти, наклонился над ней и принялся жрать. Даже на приличном расстоянии слышались чавканье и хруст отрываемых от костей сухожилий. Потом из-за деревьев начали выползать новые мертвяки. Один уродливее другого. Было видно, что некоторые провели в земле не по одному месяцу. Лохмотья, некогда бывшие одеждой, спадали и обнажали отслаивающееся с желтых костей серое студенистое мясо; у некоторых вовсе отсутствовала кожа, голые жилы и мышцы шевелились при каждом движении; иные были вовсе без внутренностей, и проглатываемое мясо вываливалось на траву. Вся эта гниющая смердящая толпа окружила мертвую плоть и копошилась над тушей, отпихивала друг друга, шевелилась, будто клубок червей, рычала и чавкала пожираемым мясом.

Клеща вывернуло.

— Двинули, чего на это зырить, — сказал он.

Стараясь не шуметь, они пошли в противоположную сторону. Когда звуки отвратительной трапезы остались далеко позади, не сговариваясь, побежали. Ослабевший Митин начал отставать.

— Помедленнее давай… — едва выдавил он.

— Шевели батонами, курва! Сховают нас за милую душу!

— Не сховают, мы… оторвались… уже…

— Да их тут цельный лес кишмя кишит, точняк тебе говорю.

— Не может… такого… быть…

— Может, не может, — разозлился Клещ, но все же остановился. — Ладно, привал, но, если тебе мозги жрать будут, я не при делах, рву когти моментом.

— Ладно… Дай только… передохнуть.

В просвете между деревьями виднелась поляна. До боли знакомая. А дальше — поле. Ученый простонал и без слов опустился на траву.

— Ты что, копыта двинуть тут решил?

— Опять… — выдавил Митин и безвольно закрыл глаза.

— Что опять?

— Туда же и пришли, — сказал ученый, не открывая глаз.

Клещ некоторое время всматривался вперед, потом, будто не веря свои глазам, побежал в сторону поляны, вернулся назад, упал на землю и принялся в молчаливой ярости колотить землю кулаками. Митин хрипел, не в силах даже открыть глаз, Клещ молча разбивал кулаки в кровь. Дождь усилился, перерастая в глухой темный ливень. Небо почернело и вдруг будто разрезалось напополам острой длинной вспышкой, грохнул и прокатился по вершинам деревьев грозовой удар.

Митин поднялся, глаза его были полны какой-то обреченной решительностью.

— Я к тому жмурику в сарай больше не пойду, — проговорил Клещ.

Ученый ничего не ответил и медленно пошел вперед.

— Ты куда?

Митин молча удалялся.

— Куда ты?! — повторно окликнул его Клещ, но сам с места не двинулся. — Ну и вали себе к корешу своему дохлому. Авось и тебя за собой потащит!

Митин вдруг остановился и посмотрел на Клеща исподлобья.

— Ты ведь все равно туда не войдешь, — глухо произнес он.

— Куда не войду?

Черное небо вновь раскололось напополам.

— Туда… В тот шар.

— Ого, куда ты махнул!.. Да чтоб я сам себя в аномалию запихнул!..

Митин, словно бы удовлетворенно, промолчал и пошел дальше. Скоро его фигуру было едва различить за грохочущей стеной ливня.

— Стой! — крикнул Клещ. — Стой, петушара!

Он рванул за ученым. Когда догнал, тот, тяжело дыша, но уверенно шагал по полю, устремив пронзительный взгляд перед собой. Клещ посеменил рядом, едва выдирая ноги из тугой грязевой каши.

— Ты что, ты в натуре решил себя угробить? Нет, ну ты мне скажи, раз ты пацан, а не дешевка: я решил себя угробить. Нет, ты раз решил кинуться, то так и скажи. Я уж дальше сам за себя кумекать буду, а если хочешь по наутре соскочить отсюда, то тоже так и скажи. А то один в петлю, другой в аномалию… Если вы, ребята, просто с шариков слетели, то расклад один, а если…

Митин ничего не отвечал. Шел и шел, даже под ноги не смотрел, только вперед.

Шел домой поздно, с непривычки заблудился в новом городе, и, сколько ни спрашивал дорогу, никто из прохожих толково не смог объяснить дороги. Порядком стемнело, я продрог и еще добрых полчаса блуждал в районе какой-то церкви, пока не наткнулся на эту.

Сидела, глубоко втиснувшись в скамейку, неподалеку от фонаря, и свет выхватывал ее короткие желтые волосы.

Людка вернулась — я даже вздрогнул.

Нет, конечно, это была не она. Похожа просто очень. По застывшей позе и оцепенению было понятно, что пьяна не в меру. Я подошел ближе.

Если смотреть сверху, то вылитая Людка. Не знаю, как я набрался смелости и поднял ей голову. Нет, сходство только в волосах. Лицом совсем не похожа: вызывающе выкрашена, закрытые глаза провалились в черные разводы туши. Сильно разило алкоголем, к губе прилип опаленный сигаретный фильтр.

Первое впечатление — омерзение. Захотелось выбросить эту раскрашенную голову в кусты, чтобы только никто больше не видел такого зрелища. Тут ее глаза разлепились.

— Опа-а-а, — вяло протянула, — а где Гена?

— Какой Гена? — переспросил я от неожиданности.

— А-а-а… ты не Гена, ты знаешь, кто такой Гена? Он… он… вот такой мужик, — и пьяно икнула, — вы никто его не стоите, никто. Понятно вам?

Какой-то там Гена, который опоил ее, оттрахал в кустах и бросил здесь же, на скамейке, был для нее идеалом мужика. А не те хорошие, добрые парни, что мечтают о настоящей девушке, но должны проводить дни в одиночестве только потому, что не хотят иметь таких вот привокзальных шмар.

Ненависть — глухая и упругая — подкатила, подняла мою руку — и ударила по раздристанной пьяной морде.

— Ты че-е-е, ка-а-азе-е-ел…

Точно такая же однажды июньским душным вечером плюнула в наши белоснежные дни и выбрала того, кто напоит ее халявным алкоголем.

Я ударил еще раз. Потом пнул голову ногой и увидел, как вылетел кровавый ошметок. Эта пьянь либо ничего не соображала, либо испугалась, но не издавала ни звука. Тогда я схватил ее за волосы и потащил в кусты, подальше от фонарей. Было недалеко, но она едва проделала и этот путь: настолько была пьяна. В зарослях я дал ей упасть, пнул еще раз, не очень сильно, просто чтобы дать понять, кто тут хозяин. Она оказалась понятливой: молча ждала, когда все закончится.

Я достал член и стал тыкать ей в рот. Впервые удовлетворял не сам себя. И это само по себе заводило. Губы сжимались на головке, потом рот охватывал весь ствол, снова сжимались… И тут я кончил. В глазах потемнело, я даже потерял равновесие.

— Ну ты блин, — послышалось откуда-то снизу, — глотать я не договаривалась, за это еще пятерку.

Эта дура еще заикалась о деньгах! Я опять ударил, уже сильнее. Она покатилась по траве, заверещала. Сейчас кто-нибудь пройдет мимо и услышит.

Налетел, опрокинул на спину и стал топтать лицо ногами, чтобы только замолчала. В какой-то момент под пяткой раздался слабый хруст, и я понял, что случилось страшное. Я медленно оторвал ногу.

Поначалу показалось, что ничего особенного, просто крови много. Но она уже не кричала, только хрипела и булькала чем-то. Изо рта пузырилось черное.