Митин сделал еще несколько шагов вперед, но вдруг пронзительный ужас охватил его. Непонятный, беспричинный ужас. На миг ученому показалось, что мертвец начал открывать глаза. Ветер качнул труп.

Не помня себя, Митин побежал прочь. А голос сзади нашептывал невнятные слова. Все вокруг слилось в один тугой комок, время вязко стекало с ног, едва передвигавшихся в грязном киселе. И Тополь там уже открыл глаза. Митин не видел, но отчего-то точно был уверен: уже открыл. И смотрит в спину.

Потом, словно из бесконечности, возник знакомый сарай. Клещ сидел у стены, тяжело хватая ртом воздух.

— Совсем хрень какая-то… — просипел он, — уж меня жмурами точняк на шугняк не посадишь, а этот… Он и не жмур ни хрена.

Митин опустился рядом. Раны от укусов снова начали кровоточить, вернулась прежняя тошнотворная слабость.

— Базар такой. Линяем. Я больше тут не останусь. И в хате этой не останусь, он тут — Клещ указал на место, где еще вчера лежал Тополь, — был. Еще вернуться надумает.

— Да не городи ты, — Митин немного начал приходить в себя, — никто не вернется. А что-то там такое было… Только что?

— А мне по хер, чего там было. Я слышал, как он со мной разговаривал. Я валю, а ты как хочешь.

— Да вали, — Митину Клещ вдруг до смерти надоел, — только и слышно от тебя: валить да валить. И куда ты отвалишь? Опять сюда же придешь.

— Не приду! А вот возьму и не приду! Уж лучше в лес пойду и там буду сидеть, а сюда хрен вернусь.

— Я думаю, что те сферы все-таки нас выведут назад.

— Ну и шпарь! А я в аномалию сам не полезу.

— Да не видно разве?! Можно тут кругами хоть всю жизнь ходить, толку не будет. Ну, в лес иди. Там от тебя мутанты и костей не оставят. Одних собак здесь развелось вон сколько.

— Да подыхать тут, что ли?!

— Не подыхать. Не подыхать. Думать надо, думать.

— И думай. Тебе по званию думать положено. Больно долго ты думаешь, никак не придумаешь.

— Ладно, — Митин медленно поднялся и начал затаптывать костер. — Нечего рассиживаться. Тополя все равно не вернуть. Что на него нашло, мы никогда не узнаем. Может быть, из-за нас и повесился, не хотел нас собой сковывать.

— Или крыша поехала. Или мучиться надоело.

— Или так.

— Да ты далеко не уйдешь, зырни на себя, опять в кровище весь.

— Надо сейчас, пока под дождем аномалии хоть какие-то видно. Да и зверье некоторое по норам сидит. И вообще, здесь детский сад заканчивается. Сферы эти, Зазеркалье, лужа, Тополь… Очень уж много радостей для одного места.

Клещ засуетился, проверяя снаряжение.

Они вышли, Митин боялся посмотреть в сторону холма, но не удержался. Дерево с повешенным Тополем по-прежнему чернело под разорванными тучами. Или все-таки попробовать еще раз снять? Но вспомнилось недавно пережитое. Нет, даже подумать страшно, не то, что возвращаться.

— В лес пойдем, откуда вас тогда собаки гнали.

— Прямо на собак?

— Ты предлагаешь опять по кругу ходить?

Клещ ничего не ответил.

Хотя Митин не особенно верил в успех очередной попытки, решил все же, что проверить будет нелишним. Для себя, впрочем, решил, что, если до вечера не будет найден выход, то пойдет к сферам. Клеща за собой тянуть не будет. Вдруг и сфера — ошибка. А заставлять идти на гибель никого он не собирался.

Дождь усилился, идти по жиже стало совершенно невозможно, но они все же шли — медленно выдирая ноги из грязевой каши и вновь погружаясь в нее. Часа через полтора в дождевой пелене проявилась серая стена леса. К тому времени оба вымокли насквозь и совершенно выбились из сил.

— Все, в лесу привал сделаем, — тяжело дыша, сказал Митин.

Клещ не возражал.

Но только через полчаса они достигли перелеска. Под деревьями ливень бил не так сильно, но пришлось потратить немало времени на поиски более-менее сухого места для костра. Наконец, кое-как развели огонь. Молчали. На разговоры сил не осталось совершенно. Митин отвалился на спину, тяжелое дыхание с надсадным хрипом вырывалось из натруженных легких.

— Покемарить бы, — наконец, предложил Клещ.

— Спи пока, через час разбужу.

— Ага, но только чтоб через час точняк.

— Да разбужу, разбужу, нам еще тут плутать долго.

Клещ свернулся у костра, через минуту дыхание его успокоилось. Митин не без зависти посмотрел на него. Вот бы тоже выспаться, вытянуть ноги, закрыть глаза и попробовать ощутить себя в полной безопасности. Вспомнились мрачные железные стены лабораторного бункера. Нет, никогда, никогда не надо упрекать судьбу за то, что не дает того, что хочется. Порой единственное, что нужно, — это чувство сытости и безопасности. За стенами бункера пусть бушуют аномалии и рыскают мутанты, внутри же все спокойно, тепло, у дверей охрана позаботится о безопасности, кодовые замки не пропустят внутрь ни одного врага. Можно спокойно лечь на мягкую кушетку и вытянуться в полный рост. Ни справа, ни слева, ни сзади не подкрадется хищник и не упрется внезапно в висок дуло бандитского пистолета.

А потом можно будет заняться и наукой. Так много осталось недоделанного, горы и горы незавершенных дел, нерешенных вопросов. Получится ли когда-нибудь найти ответы хотя бы на половину из них?

— На половину, предположим, получится, — прошептал Митин вслух, — но не больше.

И спохватился. Все чаще и чаще в последнее время он разговаривал сам с собой. Признак крайней увлеченности или крайнего одиночества.

Впрочем, кому это все надо?

— … это все надо?..

Вместо того, чтобы бросить все силы на исследование Зоны, в кабинетах делят «зонные» деньги, урывают куски посочнее. А потом привозят устаревшее оборудование, поношенные скафандры, которые по накладным проходят как «нулевые». И тонны бумаг заставляют писать. Тонны, тонны… Сколько же деревьев сгубили, сколько рек убили бумажно-целлюлозные комбинаты за годы и годы бюрократического произвола! И не видно этому конца-края. С трибун призывают к искоренению бюрократии, а на деле — все туже и туже затягиваются болты бумажноволокитной машины. И такие отчеты, и сякие отчеты, графики, таблицы, отчеты, таблицы, отчеты, отчеты, отчеты… И всем невтерпеж, все с пометками «срочно!!!», «немедленно!!!», «до 15.00»… Лучше бы это время, потраченное на написание очередного бумажного очковтирательства, употребить на пользу реального дела. Нет же, даже на, казалось бы, совершенно необходимейшее в условиях Зоны ношение табельного оружия — сотни бумаг извести надобно. И уж не приведи Господь тебя выстрелить в минуту опасности! Каждый патрон — он подотчетный, на него государство деньги выделило. Изволь отписать подробнейшим образом, как, когда, при каких обстоятельствах был произведен выстрел. И гильзу приложить не забудь. Иначе:

— Растрата государственного имущества! Не позволю! Мухлюете тут у меня за спиной, патронами торгуете!.. Я вас всех на чистую воду!..

А сами из военных частей гранатометы грузовиками вывозят.

А вот как-то забыл он, Митин, очередную депешу «срочно» отправить (ну, просто забыл, может же быть и такое); так никто до си пор и не хватился этой бумажки. Не обрушились ни кары начальственные, ни гнев кабинетный. Будто и не было ничего.

— И к чему тогда «срочно» писали…

Но ни одна бумага в мире не поможет им теперь. Никакая резолюция, никакой приказ не спасут от притаившегося за деревьями кабана и не укажут расположение какой-нибудь Карусели. «Если я когда-нибудь снова окажусь в своем бункере, то в жизни не напишу ни одной бесполезной бумажки, — подумал Митин, — и пусть там хоть сто начальников надо мной выплясывают. Работать надо, работать по-настоящему, а не на бумажках своих сидеть. Буду работать, буду искать. Искать, искать и искать. Дни и недели, может, даже месяцы потратил на написание пустых отчетов. А цель, ради которой остался здесь, по-прежнему не достигнута. Хочу знать все, постичь все, узнать о Зоне все. Да-да-да, именно — все. И пусть бы на это пришлось потратить целую жизнь. Или свихнуться».

Но только это все потом, потом. Сначала нужно выбраться из этого заколдованного места. Подумалось, что можно было бы неплохую диссертацию написать о Зазеркалье. Уж кто как не побывавший здесь, может описать все.