Людка шла по снегу, опустив голову. Мне так захотелось, чтобы она оглянулась и назвала меня по имени. Если бы я только помнил свое имя. Оно у меня было. Но я забыл его. Я многое забыл здесь, да так и не вспомнил. Но Людку помнил. И ветки того дерева у подъезда помнил. И они еще тогда звенели, словно стеклянные. А она остановилась под деревом на холме и стала смотреть вверх. Она их тоже помнила, знаю, что помнила. Даже снег вокруг — почти такой же. Только фонарей не хватает.

И я со всех ног помчался к ней. Мне всего лишь хотелось, чтобы она назвала меня по имени.

Когда оказался на холме, Людка вдруг пропала. Была огромная, синюшная мертвая голова с полузакрытыми глазами.

Ярость вырвалась из груди. Прыжок — и острая короста, выросшая вместо пальцев, уже разрывает лохматую грудь. Страшная боль пронзает все тело. Боль вернулась — впервые за последнее время. Хрустит, ломается, чавкает, трещит… Мы рвем друг друга в клочья: кто раньше успеет. Но боль озлобляет, делает силы неистощимыми.

Ночью разбушевались Электры. Быть Выбросу. Но толстые бревенчатые стены защитят. Вскоре небо бушует багровым штормом. Из-под земли долбит и долбит. Если здесь пришли искать убежище сталкеры — как это бывало уже не раз — скоро будет мясо.

Вскоре показался один из тех шаров. Такой же полупрозрачный, зыбкий, как и раньше. Струи дождя не обволакивали его, как обычную аномалию, но будто проваливались внутрь и исчезали там.

«А вдруг и правда…» — подумал Пингвин. Он понимал, что одному здесь не выжить. К тому же, в памяти постоянно всплывало ночное чудовище, которое он видел, когда ходил к оврагу. Но кто мог поручиться за то, что этот яйцеголовый шизик просто не двинулся: сунулся же его кореш в удавку. А вдруг и этот сам себя избавить ото всякого головняка сразу и решил… И ведь молчал, сволочь, ни слова за всю дорогу не сказал.

А тут еще эти зомби… То ли откуда-то повылезали вдруг, то ли ими тут целый лес кишел, да до поры до времени не было видно.

Но на дне мешка ждали своего часа плотные пачки купюр и придавали уверенности в будущем. Только кому эти деньги нужны здесь? А там — туда еще дойти надо. До Хана половину Зоны топать и не стать очередной зарубкой на прикладе у какого-нибудь долговца.

Только все планы рушились на глазах. Позитив сначала увязался, потом Бес едва не помешал, в эту чертову дыру загремел, чудовище; затем, вроде бы, все начало налаживаться — так нет же! Тополь-урод повесился, зомби… и вот теперь этот академик прет в аномалию. Надо во что бы то ни стало удержать его. Если потребуется, ноги перебить, только чтоб не прыгал.

Пингвин уже и сам не отдавал себе отчета в том, почему необходимо задержать ученого. Пусть бы он сиганул и сгинул в своей аномалии, но — потом, как-нибудь позже, не прямо сейчас.

— Стой сволочь, пульну тогда, — Паша скинул с плеча автомат и щелкнул затвором. Митин даже не оглянулся; то ли не слышал, то ли ему было все равно.

Пингвин выстрелил в воздух. Митин остановился и повернулся перекошенным от ярости лицом:

— Что ты ко мне прицепился? Ссышь — так и ссы себе, а я все равно пойду. Мне все равно, от твоей пули погибнуть или в аномалии, или сгнить тут заживо. Ты кто вообще такой и откуда взялся? Я тебе сразу не поверил, еще тогда, когда с собаками.

— Не тебе решать сегодня, фраер дешевый, — прошипел Пингвин.

— Сам фраер. Ты бандит, да? Вот и вали к своим, что от меня-то хочешь?

— Ты никуда не пойдешь, я сказал. Завалю!

— А вот и попробуй, — сказал Митин и вдруг, резко уйдя в сторону, подкатом справа сбил Пашу с ног. Оба покатились в густой ледяной грязи.

Более сильный и не измученный ранами, Паша сразу подмял ученого под себя. Изо всех сил вырываясь, Митин чувствовал, что слабеет с каждой секундой; возможно, это будут последние секунды его жизни. Потом в нос хлынула грязная жижа. Паша топил Митина в луже. Ученый рванулся всем измотанным телом, попытался выскользнуть, но Пингвин держал, будто цепкими клещами. Жижа стала проникать в уши, глаза… Митину хотелось вдохнуть, только одного-единственного вдоха не хватало, чтобы скинуть бандита, но… этого вдоха как раз и не было. В голове загудело, Митин сделал последнее усилие, чтоб не вдохнуть…

Клещи внезапно ослабли, ученый вывернулся и опрокинулся на спину. Бандит мешком свалился в грязь и — странное дело — даже не предпринял попытки снова наброситься на Митина. Бледный, Пингвин смотрел широко распахнутыми глазами куда-то за спину Митину, но тот все еще не мог придти в себя, задыхался и кашлял.

Паша поднялся, что-то промычал и на подкашивающихся ногах заковылял прочь, даже забыв про автомат. Только тогда ученый понял, что произошло действительно нечто страшное. Он оглянулся туда, куда только что с ужасом смотрел Пингвин.

Громадный и черный, гориллообразный силуэт молча надвигался сквозь стену ливня. Бугристая, в отваливающихся струпьях шкура монстра кровоточила, и даже дождь не мог до конца смыть эту кровь. Казалось, существо гнило живьем.

От внезапно нахлынувшего ужаса Митин не мог двинуться с места. Казалось, все пространство вдруг скрутилось вокруг этой черной бугристой громадины, пропахивающей поле своими могучими кривыми ножищами. Даже время исчезло, Митину казалось, что прошел целый час, пока мутант преодолевал разделявшую их сотню метров. И только край еще не совсем утраченного рассудка подсказал: рядом автомат… и беги. Одеревенелая рука нащупала оружие, а мутант продолжал неумолимо надвигаться. Ломая трясущиеся озябшие пальцы, сдернуть предохранитель… Он совсем близко, роняет кровавые ошметки в бурлящие лужи.

Гулко раскатился по деревьям грозовой удар, потом оглушительно треснуло, на секунду ослепительно-белая вспышка среди многих бесформенных бугров на одном из них выхватила морду мутанта, и Митин понял, что оно — человеческое. Черное, изуродованное, с проваленными глазами, изорванное гноящимися ранами, но — человеческое.

И он выпустил очередь — прямо в это лицо. Видел, как взрывали гнойную плоть пули, как отрывали они клочья мяса от черепа, как взбрызгивала густая бордовая кровь.

Существо взревело, и это был не человеческий крик, даже не звериный. Оно яростно мотало головой, а Митин жал и жал на спуск, но лишь через несколько секунд понял, что слышит холостые щелчки. Невероятно, но монстр, кажется, начинал приходить в себя. Хрипя, он что-то сдирал с морды кривыми ручищами, но крепко стоял на широко расставленных кряжистых ногах. Митин бросил бесполезный автомат и побежал к шару, до которого оставалось около ста метров. Сзади ревело, ученый двинулся из последних сил, едва выдираясь из грязного месива. В лицо хлестало водой, мешало дышать, словно сам дождь не хотел выпускать ученого из этих мест.

За спиной снова заревело, послышалось чавканье приближающихся шагов. Митин не оглядывался — страшно, совершенно невозможно было оглянуться — но знал, что чудовище уже начало преследование и на этот раз живым ему не уйти.

Будто в страшном сне, преодолевал он последние метры до призрачного шара. В лицо хлестало, заливало глаза, приходилось передвигаться почти вслепую. Нога вывернулась в сторону, Митин упал в грязь, барахтаясь, изо всех сил продолжал ползти, ползти… Вот до аномалии осталось каких-то метра три, но ступню крепко сдавило каменной хваткой, а потом ученого потащило назад. Он взбрыкнул обеими ногами, тщетно пытаясь отбиться, но лишь плюхнулся лицом в грязь. Лодыжку прорезала страшная боль, обожгло до самой спины. Митин охнул и обмяк, все вокруг накрылось белым мельтешащим шумом. А сфера удалялась и удалялась. Где-то в уголке сознания мелькнуло: а вдруг так и должно быть, вдруг шар — это не выход… Но надежда была сильнее, она вопила: скорее туда, только там твое спасение! А самого Митина увлекало и увлекало прочь, и с каждой секундой он терял надежду на спасение.

— Я отдам, — прошептал он в ужасе, — я отдам все, все, что у меня есть, только бы мне выбраться отсюда!