Счастливы те, кто могут кататься от боли, рвать на себе кожу и яростно скрежетать зубами. Я не мог и того. Каждое движение причиняло невыносимые страдания, на грани потери сознания. Но всякий раз я приходил в себя от новой вспышки ослепительной боли, было невыносимо даже прикосновение тела к одежде, больно даже просто лежать на земле. И я вновь на мгновение терял сознание от болевого шока, но лишь затем, чтобы придти в себя от еще более мощного болевого удара.

А потом кровавыми лоскутами начала отслаиваться кожа. Сначала с оголенных участков, вскоре под одеждой набралось довольно приличное количество кожи. Кончики пальцев почернели и уже не ощущались. Затем, когда я попробовал перевернуться, увидел, как отвалилось несколько пальцев. Черными обрубками валялись они на забрызганном моей кровью снегу, и я смотрел на них вполне равнодушно. В конце концов, меньше тела болеть будет. Затем отвалились и уши.

Ближе к ночи все слилось в череду бесконечных вспышек отчаянной боли вперемежку с провалами в никуда.

Не помню, как оказался я у заброшенных снегом трупов. Как вообще догадался доползти-добраться до них? И, несмотря на отвращение, превозмогая адскую боль, уцелевшими кровоточащими обрубками принялся раскапывать тела.

Зловонная мякоть заполняет рот, что-то лопается и хрустит на зубах.

Сначала меня выворачивает наизнанку, вонючая трупная жижа течет изо рта, из носа… но зубы, будто сами собой, продолжают рвать оплывшее мясо; кусок за куском — и чувства возвращаются, уже не так больно, теперь это всего лишь боль, которую можно вытерпеть, изо всех сил стиснув челюсти; можно даже кричать и кататься по снегу. Боль уже не сводит с ума, не парализует мозг. Еще несколько кусков — и мир угасает. Черное небо без звезд, только где-то далеко видны зыбкие всполохи Электр.

Тело снова ощущается. Вокруг по-прежнему темно. Боли практически нет, ее слабые отголоски гнездятся где-то глубоко-глубоко в нервных окончаниях. Вспомнилось, как отваливались пальцы. Нет, они не отросли заново; если поднести ладони близко к лицу, то можно увидеть, как шевелятся культи. Но они не болят совершенно. Под одеждой неуютно чувствовать куски кожи, скатанные в комки. Но раны не кровоточат, если пощупать их уцелевшими пальцами, то можно ощутить твердую, бугристую коросту. Теперь она заменила слезшую кожу во многих местах. Зато почти не больно и совсем не холодно. От трупов по-прежнему исходил смрад, но теперь он не казался столь уж отвратительным, если принюхаться, то, пожалуй, даже начинает нравиться…

Вне всякого сомнения, это мясо меня вылечило. Но как долго продержится эффект? В прошлый раз — меньше суток. Значит, до следующего обострения у меня есть время примерно до полудня. Или около того. Надо запастись мясом заранее, чтобы не рвать его зубами с трупа, а не спеша отправлять в рот ровными кусочками. Во всяком случае, так будет гораздо удобнее.

Подмороженное за ночь, мясо теперь не было похоже на студень, оно отслаивалось и аппетитно похрустывало ледяной корочкой. Не выдержал и съел сразу несколько кусочков печенки (кажется, это была она). Горьковата, но чего еще ожидать от пропойной сталкерни. А посасывать ее приятно: сначала под языком тает льдинка, потом рот наполняется влагой с легким привкусом крови. Немного отдает гнильцой, но это ничего, это даже пикантно. Затем солоноватая сукровица начинает проступать и смешивается со слюной, горьковатым мясом и сладковатым трупным соком. Убежден, редко кому удавалось насладиться столь необычным вкусовым сочетанием.

Огрубелыми культями, оставшимися от пальцев, на удивление легко было орудовать, и примерно через час первый труп был разделан и аккуратно переложен снежными прослойками в глубине сарая. Работать было легко и даже весело, тем более, что время от времени силы подкреплялись сочными кусочками пахучего мяса.

Сложнее всего, кажется, пришлось с конечностями. Отделять мясо от костей, отдирать сухожилия… достаточно проблемно все это, тем более, на морозе, поэтому целиком ободрать конечности не удалось. Зато желтоватый жир поддался неожиданно легко. С кожицей, даже небольшой мясной прослойкой…

Только ближе к утру было покончено и со вторым трупом. Оба товарища теперь покоились бок о бок в виде сочных кусков, зарытых в снег. С костями возиться было лень; к тому же, совершенно затупился нож. Кое-как удалось оттащить их к окраине села, чтобы не привлекать хищников.

А когда рассвело, удалось как следует рассмотреть то, что прежде было моим телом. Полностью раздеваться не стал, но и поверхностного осмотра голых участков хватило… Практически везде вместо кожи бугрилось нечто черное, потрескавшееся, на сгибах обнажавшее розовое мясо. Кое-где кровоточило, но было совсем не больно. На месте отвалившихся пальцев шевелились короткие обрубки, которыми, тем не менее, удавалось вполне ловко ухватить, переложить… А стрелять — увы — автомат попросту вываливался из ладоней; к тому же, короткая культя не доставала до спускового крючка.

Проходя же мимо уцелевшего оконного стекла, удалось рассмотреть и лицо. Нос на месте, только разбух; глаза провалились глубоко в череп и вращались внутри — будто в черных ямах. Губы превратились также в черные окостенелые наросты; впрочем, это чувствовалось и прежде: когда касался их языком.

Но — странное дело — эти изменения не вызывали ни отвращения, ни ужаса. Скорее уж любопытство: что же все-таки происходит и чем закончится? Тем более, ничего не болело. Напротив, ощущался прилив сил и необычайной бодрости, несмотря на бессонную ночь, проведенную за разделыванием туш.

Кстати, о тушах… с наступлением дня, снова принялась капель, так что пришлось закопать припасы еще глубже. Разжигать костер нужды не было: холода не ощущалось вовсе. Да и от сырого мяса с душком больше не воротило. Наоборот, оно казалось сочным и ароматным. Какое наслаждение, когда плотный гнилостный запах щекочет ноздри, проникает в самый желудок, пропитывает каждую клеточку организма… Думаю, если б оплыло и совсем потекло, стало гораздо вкуснее.

А вечером послышались голоса.

Их было трое — рослых, упакованных в боевые комбезы — мужиков. Скорее всего, вояки, хотя, могли быть и из группировки. Шли, озирались по сторонам, поминутно останавливались, настороженно обводили окружающий мир дулами черных винтовок. Будто это могло спасти их.

Прыжок — и один с оторванной головой по инерции побежал прочь, брызжа багровыми ошметками, потом рухнул навзничь, закрутился-завертелся в сугробе, будто все еще не веря в случившееся. А в это время второй уж отчаянно пытался впихнуть в живот собственные кишки.

Третий их товарищ оказался немного проворнее: успел выпустить очередь. Не попал. Через мгновение вырванное горло его сочно чавкало и булькало жирными пузырями крови.

И это было мясо, много мяса, свежего. И еще — теплая, все еще пульсирующая в организме — кровь.

Сочное дрожащее сердце трепетало в зубах, приятно щекотало небо.

Если будет достаточно мяса, я согласен провести остаток дней в этом месте.

Давно стоят морозы, но холода нет. Короста на теле разрослась настолько, что оно совсем потеряло чувствительность. Ороговелые наросты защищают не только от холода, но и от прочих напастей. Однажды даже спасли от ножа.

И при всем при этом — необычайная, небывалая мощь внутри. Можно прыгать на многие метры и бегать, обгоняя собак, коих здесь водится в изобилии. Но псина не вкусна и жестка. Да и зачем она? Гости здесь — не такая уж и редкость. Они думают, что заблудились. Как раз наоборот: они нашли себя. Только не понимают этого. Если бы поняли… но что толку размышлять об этом. Они ничего не понимают, только стремятся поскорее выбраться отсюда. В моменты сытости можно даже понаблюдать за ними. Но конец их предрешен. Если бы они только поняли… Но они не понимают.

А смотреться в оконные стекла больше нет смысла.